Гэлбрайт невольно прислонился к стене. А билетер, вытянув вперед руку, в которой он держал дымящуюся сигарету, продолжил свою речь подобно профессиональному критику.

— Оборудование вашего киноконвейера более чем полностью состоит из деталей, украденных в Европе! Вы воруете худшие идеи наших режиссёров и превращаете их в этот, как вы называете, бизнес! Ваше кино не умерло, оно родилось мёртвым! — обвиняющим тоном произнес немец.

«Может быть», — подумал Гэлбрайт, — «я мог бы, наконец, сказать этому гордому немцу, что мне, англичанину, забавно выслушивать оскорбления в адрес чуждой мне культуры?». Хотя в глубине души инспектор понимал, что билетеру было всё равно, какой национальности его слушатель — ему просто хотелось выразить свое разочарование по поводу того факта, что из-за отсутствия работы у себя на родине ему приходилось провозить контрабанду в страну, ненависть к которой он впитал чуть ли не с молоком матери.

— Ладно, ладно, я понимаю, — сказал Гэлбрайт примирительным тоном. — Кстати, вы случайно не сам Корбл?

Билетер прекратил свои антиамериканские разглагольствования и удивленно посмотрел на своего собеседника.

— Вы, наверное, первый, кто спутал меня с дядюшкой Корблом! Его здесь знает каждый немец!

— Ну я-то не немец, — Гэлбрайт лукаво подмигнул ему.

— Я его правая рука, если до вас ещё не дошло, — билетер ударил себя в грудь.

— Тогда удачи вам тут! — махнул рукой инспектор.

С этими словами Гэлбрайт отвернулся от немца и пошёл вверх по улице в хорошем настроении. Прохожие сновали вокруг него взад-вперед по тротуару, взволнованные своими делами. В тот момент мир ему казался удивительно красивым и притягательным. Над городом уже висела ощутимая жара, воздух дрожал, и казалось, что от городских зданий исходило едва заметное свечение. «Просто оптическая иллюзия», — подумал Гэлбрайт. На радостях он зашёл в один из магазинов, разбросанных по всему городу, где он приобрёл для самого себя кусок копчёного мяса и бутылку белого вина — не то чтобы в его холодильнике совсем не оставалось еды, инспектор просто хотел, прежде чем завалиться спать, немного посидеть у окна и, запивая мелко нарезанную буженину алкоголем, поглазеть из окна на улицу, на опавшие листья, лежавшие на мокром асфальте, и вместе с этим вспомнить всех, с кем у него были хоть какие-то приятные моменты в жизни.

Однако как только Гэлбрайт переступил порог своей квартиры, он вдруг почувствовал, что веселье, казалось, выветрилось у него из головы. Вместо того чтобы накрыть маленький столик у окна и сесть в кресло, инспектор снял лоферы, повесил куртку на всегда открытую кухонную дверь и, убрав копчёную свинину с бутылкой в холодильник, поставил на плиту сковородку. Открыв окно на кухне, он шумно втянул в лёгкие холодный воздух. Гэлбрайту стало немного лучше, и через несколько минут он, собираясь завтра снова идти на работу, начал готовить ужин.

В последнее время Гэлбрайт ленился готовить что-либо сложнее макарон, но в этот вечер он решил сделать небольшое исключение — сегодня он побалует себя омлетом с помидорами. С этой целью он достал из холодильника две штуки вышеупомянутого овоща, раскрошил их и бросил на горячую сковороду. Затем инспектор достал глубокую пластиковую тарелку и разбил в неё три яйца, после чего добавил туда немного молока, щепотку соли и тщательно взбил всё это вилкой — увы, дома у него не было ни миксера, ни венчика. Вылив молочно-яичную смесь на сковороду, Гэлбрайт накрыл её крышкой и, отрегулировав пламя конфорки, отправился к себе в спальню, где он сел на кровать и уставился в окно, за которым уже сгущались сумерки.

Прошло десять минут. Потягиваясь, он встал с кровати и пошёл на кухню, где его уже ждал ужин. Выложив омлет на тарелку, он придвинул стул поближе к столу и принялся за еду. Фрагменты из фильма, который он смотрел в нелегальном кинотеатре для немецких иммигрантов, всё еще всплывали в его памяти. Инспектор попытался вспомнить, в чем всё-таки заключалась суть этого произведения, но на ум ему лезли только кадры с обнаженной девушкой главного героя. Поняв, что ни к чему хорошему это не приведет, Гэлбрайт решил прокрутить в уме все те фразы, которые произносили другие зрители во время сеанса, но поскольку его знание немецкого языка не позволяло ему понимать подобные фразы на слух, то он быстро прекратил это бессмысленное занятие.

Покончив с ужином, он вымыл тарелку и вернулся в свою спальню. За окном уже опустилась ночь. Он лег на кровать и заснул. После пережитого сон инспектора был на удивление спокойным и ровным.

На следующее утро Гэлбрайта разбудил телефонный звонок. С некоторой неохотой он босиком направился прямо к телефону и снял трубку.

— Маэстро, скажите «voce»! «Voce» означает «вы»! — неизвестного абонента, казалось, распирало от веселья.

Гэлбрайту было трудно понять, какого пола был звонивший, настолько тот повысил свой голос. Инспектор слегка растерялся — видимо, абонент рассчитывал на то, что ему скажут в ответ «Алло»? или что-нибудь в этом роде. Однако Гэлбрайт только нахмурился и повесил трубку. Несмотря на шутливый — можно даже сказать, «истеричный» — тон незнакомца, Гэлбрайту пришла в голову мысль, что это на первый взгляд абсурдное послание несло в себе какой-то угрожающий смысл.

Инспектор сел на кровать и начал натягивать брюки. Пытаясь понять смысл только что услышанного урока португальскому языку, он почувствовал смутное беспокойство, связанное с этим звонком. Если этот человек действительно был ему совершенно незнаком — в чем Гэлбрайт действительно сомневался, поскольку маловероятно, что кто-то мог случайно набрать его домашний номер — то с какой целью он звонил ему? Может быть, его целью было проверить, дома ли хозяин?

Гэлбрайт уже начал жалеть о том, что поднял трубку. Он был уверен, что, кто бы там ему ни звонил, его самого ждут серьезные неприятности. Кое-как натянув брюки и застегнув рубашку, он поплёлся в ванную, где долго умывался и чистил зубы, чтобы окончательно стряхнуть с себя остатки сна. Умывшись и окончательно проснувшись, инспектор вышел из ванной и взглянул на часы, висевшие в коридоре — было уже без двадцати одиннадцать. «Я снова проспал», — подумал Гэлбрайт, «надо было завести будильник прошлой ночью... Впрочем, хуже не будет», — успокоил он себя, «тоже мне беда — проспать два часа!»