– Пошли.

В конторке Чебыкин занял свое место за столом, Дмитрий сел напротив.

– Ты, Дмитрий, зла на меня не держи, – в доверительном тоне начал Чебыкин. – У каждого свои обязанности: у меня свои, у тебя – свои. Устраиваясь на работу, ты брал обязательство не нарушать трудовой дисциплины. Так?

– Так, так…

– Скажи честно, ты свои обязательства выполняешь?

– А ты свои?! – грубил Дмитрий.

– Что ты имеешь в виду? – насторожился Чебыкин.

– Ты, как мастер, проводишь воспитательную работу в коллективе? Почему на сменном собрании никто не выступил, когда обсуждали Сидорчука за прогул? Потому что нет коллектива, каждый – за себя. Все решает мастер. Взять выборы профгруппорга. Выборов как таковых не было. Ты все единолично решил, предложил Боброва. Лишил людей инициативы. Конечно, Олег достойная кандидатура. Но, может, была и другая кандидатура. Мастер – воспитатель!

– Без меня есть кому воспитывать. На это есть комсомольская, профсоюзная, партийная организации. Я тебе, Дмитрий, на первый раз делаю замечание за раннее окончание работы, но если еще раз это повторится – буду принимать меры.

– Наказывать? Наказывай! Или боишься, что в смене будет нарушение трудовой дисциплины?

– Нет!

– Похвально! У нас как делается: не закончил одну работу, а у тебя уже другая. Вся незапланированная работа выбивает из колеи. Я хочу быть хозяином своей работы, заработка!

Это была не прихоть, а вполне законные требования кадрового рабочего, каковым Дмитрий являлся.

– Работа, Дмитрий, бывает разная: по специальности, не по специальности, интересная, неинтересная… Работа есть работа. И без хозяйственных работ нам не обойтись. Они были, есть и будут. И всякая работа оплачивается. У нас не конвейерное производство.

– А!.. – в сердцах махнул Дмитрий рукой и вышел из конторки.

«Наговорил бог знает что! Черт меня дернул. Надо было промолчать. Что мне, больше всех надо, что ли? – никак не мог Дмитрий успокоиться. – И этот месяц будет без премии за „Лучшего по профессии“. Чебыкин не пропустит. Связался… Из-за двадцати рублей трепать себе нервы? Двадцать рублей… тоже мне стимул».

В подавленном настроении Дмитрий вышел из цеха.

5

– Я отстраняю тебя от работы! Ты пьяный! – объяснялся Чебыкин с Клюевым.

– Я не пьяный, – нагло отказывался Сергей.

– У меня, Сергеевич, сто рублей не лишние. А если комиссия придет? Иди, отдыхай! Ставлю тебе прогул.

Чебыкин, скрепя сердце, может, и допустил Клюева до работы, если бы не постановление Совета Министров о мерах по преодолению пьянства и алкоголизма, вышедшее недавно. Меры были строгие: нарушители трудовой дисциплины, любители спиртного подвергались штрафу в размере 50 рублей. Мастерам за укрывательство лиц, находящихся в нетрезвом состоянии на рабочем месте, штраф до 100 рублей.

– Испугался, что штраф придется платить! Дрожат за свою шкуру, зайцы! Боятся место потерять, – возмущался Клюев, собрав вокруг себя сочувствующих. – Да отработал бы я потом. Начальник тоже… От горшка два вершка. Указывает еще. Много вас таких, начальников!

Клюев понимал, что не прав, что пьяный – не работник, но признаться себе в этом самолюбие не позволяло.

Конечно, при желании можно было все уладить: прийти на работу пораньше, поговорить с начальником цеха с глазу на глаз, мол, так-то и так… получилось, виноват… Клюев уже не раз так выбивал себе «отгулы», тут – как нашло, героем себя почувствовал… Правда, потом приходилось отрабатывать, оставаться на вторую смену, зато прогула не было. Всем хорошо.

«Раньше все-таки лучше было, – думал Клюев. – Раньше, если ты хорошо работал, тебя уважали: каждый месяц шла премия, и не ходили со стаканом, не принюхивались. Теперь же уважением пользуется не тот, кто хорошо работает, а кто больше всех языком треплет. Мне ничего не надо. В передовики я не стремлюсь. Я свое отработал. Было время, и премия мне шла, и в цеховом комитете был, и уважали, и когда надо, отпускали с работы…»

Во вторник на цехкоме Клюеву был объявлен строгий выговор с предупреждением, что в случае повторного нарушения трудовой дисциплины будет поставлен вопрос о принудительном лечении от алкоголизма. При заводе имелся наркологический кабинет, и цехком мог направить Клюева на лечение. Через неделю после заседания цехового комитета вышел приказ по заводу об изъятии у Клюева из отпуска одного дня за прогул, а сам отпуск автоматически переносился на зимнее время. Еще через неделю пришла повестка на штраф в пятьдесят рублей. Клюев также лишался премии за месяц и тринадцатой зарплаты, путевки в санаторий, отодвигалась очередь на квартиру… Триста пятьдесят – четыреста рублей терял Клюев за прогул.

Сварщики со слесарями работали на пару, одной бригадой. Редко когда была одна слесарная работа или только сварка. Когда кто-нибудь из слесарей или сварщиков уходил в отпуск, бригада распадалась. Слесаря без сварщиков теряли в зарплате; сварщики без слесарей, случалось, даже оставались без работы.

Лаптев с Клюевым собирали диффузор.

– Виктор, сварку давай! Что ты там? В кабелях запутался?! Перекинь кабель! Большой, а ума нет! – Было не понять, то ли шутил Клюев, то ли ругался.

Работы с диффузором было много. Клюев дурел от работы, ничего для него в настоящий момент не было важнее диффузора. Заняв Лаптева, Клюев встал за вальцы. Через час можно было собирать крылатку, все для сборки готово, осталось завальцевать лопасти. Это – полчаса работы. За двадцать один год работы в цехе Сергей переделал множество крылаток. Раньше он не любил повторяться в работе, а в последнее время незнакомая работа пугала: сложнее стали чертежи, появилось много незнакомых знаков. Не хватало грамотности. Клюев боялся что-то сделать не так, напутать, ошибиться.