Тогда общим советом было решено отправиться на поиски пищи, а вести отряд поручили Диане – только ее безупречный нос мог привести их к лучшей еде в околотке.

– Пиффа севафимов! – пробормотал Лес с набитым ртом, прикрывая красные глаза. – Фтоб я фдох.

Спустя полчаса они уже сидели за выскобленным столом в трактире «Поющий осел» и им уже принесли на трех подносах больше еды, чем они когда-либо видели за раз. Первым делом каждый сунул по куску хлеба в каждый карман мундира, а Илай – по два.

Чего там только не было: и пироги с грибами, луком и красной рыбой, и кабанятина на кости, и цыпленок, запеченный прямо в цельной тыкве с крупными зубчиками чеснока и заботливо укрытый слоем плавленого козьего сыра, и множество прочей снеди. Ели ли они раньше печеную тыкву, пироги или мясо? Еще бы! Но кухонные служители и чернавки ни разу не приближались к тому сочному совершенству, что взрывалось теперь на языке и требовало срочно запить пряной шипучей медовухой, а после снова заесть, и снова… Илай быстро потерял счет тем глоткам.

Но не все позволили себе просто радоваться первому дню службы:

– Три пятых доли всех мирских преступлений совершается в подпитии! – пробурчала Норма, отставляя кружку.

– А мы и не в подпитии, – ухмыльнулся Лес, легонько ткнув ее пальцем в лоб. Руки у него были тоже перебинтованы ради сохранности суставов. – Вы, молодняк, только исследуете мир, что был скрыт от вас высокими монастырскими стенами…

– Что, снова расскажешь про тот случай с забродившим молоком? – миролюбиво похлопал его по плечу Илай. – Ненамного больше нашего ты видел.

– Ты просто не знаешь, как сложно доить самку степного кошкана! Ладно, я хоть выезжал за те стены, – хмыкнул Лестер, но выделываться прекратил. – Норма, ну не будь ты такой… Нормой. Выпей со всеми!

Диана, вместо того чтобы поддержать или поставить братьев на место, допила из оловянной кружки, грохнула ее о стол, гулко рыгнула и постучала себя кулаком в грудь.

– Слишком много пузырь… ков, – заявила она.

Норма подняла надкушенный пирожок, как наставник указку, явно собираясь изречь очередной факт из своей любимой статистики, но тут их внимание привлек шум у стойки, за которой трактирщик переставлял с места на место кружки и обмахивал все вокруг сальной тряпкой. Кадеты обернулись.

– Да мне бы только кружечку чего для сугреву! – подвывал ужасно оборванный, почти голый для зимнего дня тощий мужчина. – Кружечку одну, мил человек!

– Какой я тебе мил человек, погань, – цедил сквозь зубы трактирщик, чтобы не услышал никто из посетителей. Но только слух гемма обойти не так просто, даже в переполненном заведении. Стоит только сосредоточиться и… – Проваливай, покуда взашей не выперли. Здесь только приличные люди обретаются, не еретики клейменые.

Илай навострил уши. Им, разумеется, рассказывали и про еретиков. Если кто из мирян, не мистериков даже, хулил серафимов и Диаманта, на таком мигом же ставили метку, и более никто не подавал им ни руки, ни куска хлеба. И вот, смотрите-ка, только они за порог учебки – как вот он! Живой еретик!

Все четверо развернулись, чтобы ничего не упустить. А ну как понадобится помощь?

Тут к стойке приблизился молодой мужчина, одетый, напротив, даже слишком хорошо для полутемного трактира. Подбитый мехом бордовый бархатный плащ и облегающие сапоги из лосиной кожи выдавали в нем дворянина.

– И долго мне еще ждать? Мой кувшин уже пуст, а твои девки нерасторопны, – протянул тот слегка заплетающимся языком. – Плесни мне еще вина.

– Сей момент, – залебезил трактирщик, перехватывая кубок из длинных белых пальцев. – А ты проваливай! – шикнул он уже бродяге-еретику.

Но стоило тому налить вино из кувшина в кубок, как еретик ловко перегнулся через стойку, продемонстрировав почти кошачью гибкость, выхватил его из рук трактирщика и в один миг опрокинул себе в глотку.

Холеный в плаще взревел туром и схватил бродягу за залитый вином истрепанный ворот.

– Ах ты! – сплюнул он и без лишних слов поволок безумно захохотавшего старика к дверям трактира.

Илай первым вскочил на ноги:

– Убийство!

Они вчетвером бросились на крыльцо, а следом за ними и трактирщик, вопя о неоплаченном ужине.

Снаружи старый бродяга стоял перед разъяренным дворянином на коленях в снегу и все так же смеялся, распахнув на тощей груди драную рубаху:

– Клеймить меня, говоришь?! Да, на мне уж клейма ставить негде, а жрать-то хочется!

Норма сипло втянула воздух, Лес грязно выругался, как умели только степняки, и даже Диана как-то сжалась. Илай глубоким вздохом подавил приступ тошноты, толкнувшийся в горло.

Когда им говорили о «метках» еретиков, Илай представлял их как какой-то рисунок на заметном участке тела, который ясно говорил «не иметь дел с этим недостойным», а на деле же… Вся кожа старика была испещрена следами тавра в форме распахнутого глаза. Бродяга был покрыт шрамами от ожогов, и каждый его дряблый мускул будто слепо таращился во всех направлениях разом. Глаза смотрели со впалой груди, морщинистого живота, покрытого клочковатой растительностью кадыка. На нем не было живого места.