Белые улыбающиеся лица переглянулись.

— Ишь, какие мы спиралевидные, — произнесло одно. Другое его поддержало:

— И полорогие вдобавок.

— Лежи, лежи, — сказало третье, заботливо укрывая Чиарру одеялом. — Так тебе зеленее будет.

Миг — и Чиарра лежал, спеленатый плотным одеялом. Он хотел крикнуть, но не мог. Одна лишь мысль билась в его голове.

— Бенедетто, — выдавил он.

Лица вокруг понимающе переглянулись и отступили. Все взгляды устремились ко второй фигуре, сидящей у его ног.

— Хорошо, что ты вспомнил о нем, Чиарра, — донесся ее голос. — Он тоже вспоминал о тебе.

— Как?.. — прохрипел Чиарра, и Безумие поняло его:

— Как он умер, ты хочешь сказать? Ты будешь удивлен.

— Ска-жи! — прошептал Чиарра.

Безумие наклонилось к нему и со значением произнесло:

— Он умер в полном рассудке, прияв святые дары.

— А! — выдохнул Чиарра. — Я… я…

— Я знаю, — кивнуло Безумие. — Ты не бил его по лицу железной перчаткой. Это ничего.

Белые лица вокруг перемигнулись, подхватили:

— Это ничего. За ложь денег не берут, если ты, конечно, не журавль.

И вдруг Чиарра понял.

— Денег-то денег, а портному тоже несладко веником горе перемалывать, — ответил он окрепшим голосом. — Поди намаялся чижей в дымоход выпускать.

— И то, — радостно откликнулись лица. — А скажешь ему — нечего, мол, деготь в ступе толочь, так он и рад стараться: всю ступицу в бараний рог скрутит.

— Ага, — весело кричал Чиарра. — Он ведь уже не маленький — по шею в землю ушел.

Безумие с нежной улыбкой следило за ним.

— Освободите его, — приказало оно, и сковывающее движения одеяло спало. Чиарра вскочил, белые фигуры окружили его и повлекли к окну — полюбоваться на луну, полную, яркую. Но Чиарра вдруг обернулся. Его взгляд был почти осмысленным.

— Как хорошо с тобой, — произнес он. — А мне говорили…

— Мало ли говорят всякий вздор, — безмятежно ответило Безумие.

— Долго ли… — сказал Чиарра, и Безумие опять поняло его:

— Иди, смотри на луну. Я с тобой до прихода другой. Уже недолго.

Белые фигуры увлекли Чиарру, и он уже больше ничего не слышал.

Три дня спустя Стефано Колонна и Джакомо Савелли уезжали из Кремоны. Они задержались в городе непозволительно долго из-за болезни Чиарры. Попрощавшись и поблагодарив Джованни Висконти за гостеприимство, они садились уже в седло, как к ним вышел лекарь, мессер Джовансимоне Ортолацци. Он был худ и печален, может быть, потому, что дни его проходили в обществе душевнобольных. Лекарь поклонился всадникам.

— Ну, что там? — нетерпеливо спросил Стефано Колонна.

— Все так же, — тихо, так что пришлось наклониться к нему из седла, чтобы услышать, произнес печальный мессер Джовансимоне. — Он никого не признает и постоянно поминает некоего Бенедетто. Речи его полны бессмыслицы. И он не принимает пищи, говорит, что его хотят отравить… прорехи.

Стефано и Джакомо Савелли, переглянувшись, едва удержались от смеху.

— Это похоже на нашего Чиарру, — сказал Стефано.

— Так не пускайте прорех в его комнату, мессер Джовансимоне, — с серьезным лицом наказал Джакомо Савелли.

Мессер Джовансимоне Ортолацци с укором посмотрел на него снизу вверх.

— Это невозможно, высокородный мессер Джакомо, — тихо произнес он. — Думаю, что прорехи уже пробрались внутрь.

Чиарра Колонна неподвижно лежал в своей постели. За эти четыре дня он исхудал до полной перемены внешности, лицо его посветлело, он уже не дышал так прерывисто. Безумие неслышно приблизилось, произнесло:

— Она пришла. Я ухожу.

— Так скоро, — прошептал Чиарра. — Посиди еще немного.

Безумие покачало головой.

— Это невозможно. Она будет сердиться. А вот и мессер Джовансимоне. Не грустите, мессер Джовансимоне. Ведь он никогда не давал пощечины папе.

— Я знаю, — произнес лекарь. — Прорехи мне уже сказали.

Кавалькада всадников оставила за собой Кремону и въезжала на холм, когда позади, в городе, ударил колокол. Они остановились, сняли шляпы, перекрестились — и тут же забыли о Чиарре Колонне. Мысли их были заняты уже другим. Одни готовили речь к императору, другие — к лукавому Аццоне Висконти, герцогу миланскому. Про Чиарру вспомнили…