Отталкиваясь от происшествия вполне современной жизни, автор постепенно расширяет рамки повествования, вовлекая в него все новые пласты истории, мифологии, философии. Тем самым из единичного, лежащего на поверхности детективного сюжета он создает свой собственный македонский миф, поскольку все нити повествования приводят в одну точку на Балканах — Македонию. Работа «черных копателей» становится лишь поводом для «вскапывания» национальной идентичности.
Огромный спелый арбуз был разрезан пополам: бесчисленные осы ползали по красной мякоти — впивались, кусали, сосали, переползая одна через другую, не обращая ни на что внимания, опьяневшие, одуревшие от сладости. Иногда казалось, что само полушарие было чем-то живым — оно гудело и дрожало, как организм, который продолжал пульсировать, несмотря на ужасную рану. Жрец тольтеков, поднявшись на верхнюю ступень каменной пирамиды, держал в руке все еще живое сердце.
— А вот арбузы! — раздался такой вопль, что Боян вздрогнул.
Вокруг него муравейником кипел рынок. Промежутки между прилавками были защищены от солнца старыми палатками камуфляжного цвета, сплющенными картонными коробками, тряпками — между этими завесами, скрепленными веревками и проволокой, кое-где возвышались купола оранжевых и зеленых зонтиков из парусины, давным-давно выгоревшей на неведомом пляже. В тени этого лоскутного покрывала среди груд спелых фруктов бродили покупатели. Лица, движения, разложенные товары — все было в мягкой тени; только на мгновение, освещенное солнечным лезвием, пробившимся сквозь щель, сверкало то голое плечо покупательницы, то нож, разрезающий фрукты, то потное лицо продавца.
Боян дотронулся до баклажана — мякоть была эластичной и отреагировала на нажатие, моментально разгладив вдавленное место.
— Почем баклажаны? — спросил он бородатого продавца, похожего на разбойника с большой дороги.
У разбойника был скорбный голос религиозного проповедника, безутешного при виде всего зла этого мира.
— Давай сколько не жалко, себе в убыток торгую.
Боян взял два арбуза и передал ему деньги, которые проповедник жестом старого шулера сунул себе в карман.
Между прилавками пробивал себе дорогу мальчик с детской коляской, в которой стояла большая квадратная жестянка с нарисованными на ней оливками и надписью на греческом языке. Внутри жестянки была вода, в которой плавала глыба льда; из нее выглядывали горлышки маленьких бутылок какого-то прохладительного напитка.
— Ситро, — бормотал мальчик, стреляя глазами вокруг, — ситро, холодный лимонад.
Боян купил персики, несколько острых перцев, помидоры. Потом он вышел из той части рынка, где продавалась еда, но и тут толпа была не меньше — вокруг предлагали французские духи, сделанные в Турции, шотландский виски из Болгарии, шоколад Нестле из Румынии, футболки Бенеттон из Албании, сигареты неведомо откуда. Боян не смотрел на товары, которые назойливо предлагали продавцы, — он знал, что, если те хоть на мгновение поймают его взгляд, то станут еще более навязчивыми. Позади него шел юный продавец лимонада, без устали тянувший ту же нескончаемую песню. Боян уже подошел к своему желтому, припаркованному прямо возле рынка «Рено-4», держа в руке ключ, чтобы отпереть машину, когда продавец ситро вдруг заорал, будто его укусила змея.
— Горяаааааачий лимонад! — закричал он в панике во весь голос. И тут началась давка.
Торговцы перепрыгивали через груды глиняной посуды, что-то со звоном разбилось, народ с невероятной скоростью разбегался во все стороны, падали палки, удерживающие завесы, крестьянки, задремавшие было рядом со своим нехитрым товаром, состоящим из кучки абрикосов и нескольких связок сушеных горных трав, безуспешно пытались его защитить от толпы обезумевших торговцев, ругаясь и призывая неведомо кого на помощь. Коробки с виски и сигаретами уже исчезли в толчее. Все происходило с невероятной скоростью. Из-за арбузных и дынных пирамид показались полицейские.
Боян с любопытством наблюдал за преследованием продавцов контрабандного товара. Казалось, что им удастся убежать, но в следующий момент, с той стороны, куда они отчаянно пробивались, что-то произошло — еще одна группа полицейских показалась за прилавками с огурцами и луком. Движения убегавших стали хаотичными, мимо Бояна пролетали обезумевшие лица, вытаращенные в панике глаза, потные лбы, искривленные в злобе рты.
Не торопясь, он сел в машину и завел двигатель. Но только собрался тронуться, как справа от машины пробежал цыган с короткой черной бородкой и усами, с явным усилием тащивший под мышками по большой картонной коробке. У него была какая-то проблема с ногой — он хромал, но как-то преувеличенно, театрально, поэтому все его тело двигалось неуклюже, как марионетка. Но и он в следующий момент побежал назад — путь для бегства ему был отрезан.
Боян открыл дверь машины, и цыган ввалился внутрь вместе с коробками. Он так и держал их в руках и молчал все время, пока Боян ехал по улице, ведущей от рынка к Национальной библиотеке.
Слышалось только его прерывистое дыхание, а он, похоже, дышал так нарочно — чтобы показать свою беспомощность, вызвать жалость к себе или установить какой-то бессловесный контакт с Бояном.
— Здесь нормально? — спросил Боян, останавливаясь рядом с универмагом «Илинден».
Цыган неподвижно сидел, скрытый за своими коробками.
— Здесь вылезешь? — снова обратился к нему Боян.
— Ты не из полиции? — вместо ответа спросил его собеседник, не показываясь из-за коробок.
— Нет, — сказал Боян и улыбнулся. — Иначе я бы тебя уже отвез в отделение.
— А кто ты? — цыган выглянул из-за коробок, недоверчиво глядя на Бояна.
— Археолог, — ответил Боян. — Знаешь, кто это?
— Ты копаешь, — сказал цыган. — Ищешь старые вещи.
— Точно, — заметил Боян. — Копаю.
— Золото, — неожиданно сказал цыган.