— Допустим, — кивнул я. — Я только не пойму, к чему вы клоните, Эвелина Ардалионовна?

— Я хочу реорганизовать работу в нашей школе, чтобы повысить успеваемость, наладить дисциплину, приобщить к общественной работе весь педагогический коллектив, а учащихся — к художественной самодеятельности, к борьбе за дело мира во всем мире, к поддержке народно-освободительного движения в развивающихся странах, а также — к физкультуре и спорту. Для этого мне нужны толковые и надежные помощники, хорошие специалисты и общественники. Если хотите, я сколачиваю в нашей школе группу молодых энтузиастов. В нее уже входят товарищ Егорова — специальный представитель райкома комсомола, товарищ Петров — преподаватель начальной военной подготовки, товарищ Ковалева — преподаватель биологии. Собираюсь привлечь к этой работе товарища Рунге — преподавателя немецкого языка, а также и — товарища Турову — нашего библиотекаря…

— И меня?

— И вас!

— В чем же должны будут заключаться мои функции?

— В плотном сотрудничестве с руководством школы.

— И в частности — с вами?

— В частности — со мною.

И тут я словно посмотрел на Цареву другими глазами. Честно говоря, я на нее не обращал внимания в последнее время и не заметил перемены во внешности. Похоже, она покрасила волосы, стала тщательнее макияж наносить, да и деловой костюм претерпел некоторую модификацию. Юбка стала заметно короче, а блузка — не с глухим воротом, как обычно, а с пуговичками, которые она, как бы невзначай, расстегнула чуть ниже допустимого в советской школе предела. Интересные перемены во внешности. Вот если расстегнуть ей еще буквально одну пуговичку, то она будет походить уже на перезрелую училку-совратительницу из фильмов для взрослых. По крайней мере, понятно, насколько плотно я должен буду с нею теперь работать.

— Я вас понял, Эвелина Ардалионовна, — сказал я. — Со своей стороны, готов всячески способствовать развитию физической культуры в нашей школе.

— Замечательно, Александр Сергеевич, — почти промурлыкала завуч. — Думаю, позже мы с вами обсудим все детали нашей совместной работы.

— Не сомневаюсь, — хмыкнул я.

Она покраснела и пробормотала:

— До встречи!

Я с радостью выкатился из ее закутка. М-да, ласковая разновидность завучихи еще более непривычней злобной. С той хотя бы можно весело ругаться, а с этой что делать? Чего она от меня ждет? Ну ясен пень, кого я обманываю?

Начался урок, и я выбросил из головы разговор с завучихой. А после занятий договорился с Рунге, что сначала отвезу своего ученика домой, как и обещал его матери, а потом заеду к нему, но у Карла была другая идея. Оказалось, что он припарковал свой «BMW» неподалеку и предложил сначала подбросить нас к дому, где живут Зимины, а уж потом ехать к нему, смотреть подвал.

Серега домой явно не рвался, но увидев машину Рунге, оживился. Тут же начал задавать владельцу специфические автомобильные вопросы. Карл отвечал ему с явным удовольствием. Было видно, что разговаривают люди, разбирающиеся в теме. Так за разговорами мы доехали до обыкновенной пятиэтажки на окраине города. Пацан сразу сник, словно мы его не домой привезли, а в спецприемник для малолетних преступников. Он нехотя вылез из салона.

— Пойду-ка и я с вами, — прокряхтел препод немецкого. — Мало ли что…

Мы направились к подъезду. Возле него, несмотря на морозный вечер, торчали соседки Зиминых, которые тут же принялись шептаться, говоря, наверное: «никак, милиция изловила сыночка этой алкашки…». На всякий случай, я на них посмотрел, грозно насупив брови. Хотя, что они могли разглядеть в такую темень? Серега повел нас на третий этаж, причем — с каждой ступенькой ноги его шевелились все медленнее, словно ему лет семьдесят, а не тринадцать. У двери, с номером двадцать восемь, вернее — со следами от номера, он остановился и понуро кивнул.

Общий вид двери свидетельствовал о том, что за люди живут внутри, красноречивее слов. Филенка ее была украшена отпечатками подошв солидного размера, изрезана, словно кто-то в ярости полосовал ее ножом, а в паре мест — проломлена. Кнопка звонка оказалась вырвана с «мясом». Вместо нее торчали проводка с оголенными жилами. Из-за двери доносились громкие и явно бухие голоса, а также — музычка. Что-то вроде: «Все, все, что в жизни есть у меня, все, все в чем радость каждого дня…».

Похоже, что в этой квартирке радость была каждодневной. Я бухнул по многострадальной филенке кулаком, хотя очень хотелось — ногой.

И дверь отворилась. Сама. Не факт, что у нее вообще был замок. Я показал Рунге на восьмиклассника — придержи, дескать, а сам вошел в дверь. И едва не навернулся, потому что в темной прихожей кто-то валялся. Рука моя машинально потянулась к стене в поисках выключателя, но я вспомнил об оголенных проводах, торчащих из стены вместо звонка и поостерегся. Переступил через тело и шагнул в кухню, откуда доносился гвалт. Там мало, что можно было разглядеть из-за табачного дыма, кроме голой лампочки под потолком. Да, права была тетя Глаша, шалман!

— Гражданка Зимина! — перекрикивая гвалт, позвал я. — Вы здесь?

Голоса смолкли и только один, похоже, женский, хихикнув, сообщил:

— В комнате она, еб…

И тут же из дыма высунулась какая-то сизая харя, которая пробубнила:

— А ты хто тахой?.. А-а?

— Сгинь, образина! — оттолкнул я непонятного вида субъекта.

Тот брякнулся и сел на пол.

Я вернулся в прихожую и сунулся в комнатешку, которая, видимо, была единственной в квартире. Здесь тоже было темно, но судя по хрюкающим звукам, что доносились из этой темноты, баба на кухне не преувеличила сути происходящего. Что делать? Взять за шкирку каждого из «гостей» и повыбрасывать на улицу? А толку? Здесь такая грязища, что свинье станет тошно. А пацан только-только выздоровел. Ему завтра идти в школу. Как его оставить в этом бедламе? Я повернулся к развлекающимся «голубкам» спиной и тут же разглядел в полумраке коренастый силуэт, преградившего мне путь мужика.