Шрифт:
– Отчеркните, ваше величество, – подсказал Татищев.
Николай Павлович сложил ладони вместе:
– В России давно не казнили.
– В России давно не казнили, ваше величество, – согласно кивнул Татищев, – потому что казнили вовремя. Мне двенадцать лет было, когда матушка Екатерина Великая Пугачёва четвертовала. И полвека тихо.
Николай опустил глаза в список, палец снова заскользил по фамилиям.
– Что же теперь? – спросил Татищева государь.
– Зачинщиков четвертовать. Остальных повесить.
На лице старика на миг возникла сострадательная гримаса – пришла пора облегчиться.
– Генерал, – Николай обратился к Бенкендорфу. – Не кажется ли вам, что кровопролитие сие – дикость?
В кабинете повисла тишина. Стучали напольные часы. Было слышно, как в дальней комнате смеются и играют дети.
С утра Бенкендорф размышлял о казни как назидании для общества. И пришёл к странному выводу, что никакого назидания не выйдет. Казнь заговорщиков – это не наказание и не венец мученика. Это знак, что власть заметит деяние тех, кто придёт следом. А те, кто придёт следом, всегда хуже тех, кто были до. Они лишь повторят чужой путь по низвержению закона. А власть снова будет карать. И эта взаимность власти и общества приведёт лишь к тому, что живой процесс построения государственности заменит безликая, лишённая мысли, диалога и рефлексий процедура. Она овладеет человеком, приведёт к вырождению, и тогда миром будут править самые низменные и недостойные существа. Народная волна может вынести на поверхность лишь мусор.
Бенкендорфу предстояло выбрать: поделиться своими мыслями или промолчать.
– Дикость, ваше величество, – лицо Бенкендорфа выражало лишь согласие с неизбежным.
Николай Павлович занёс перо над списком:
Известно мне: погибель ждётТого, кто первый восстаётНа утеснителей народа…Бенкендорф и Татищев недоумённо переглянулись.
Государь продолжал:
Судьба меня уж обрекла,Но где, скажи, когда былаБез жертв искуплена свобода?– Ну? – Николай Павлович посмотрел на присутствующих, как гувернёр на детей, не желавших усвоить урок. – Своих поэтов надобно знать, господа. Кондратием Рылеевым писано.
Скрывая общую неловкость, Николай подчеркнул фамилию.
Возле восточной стены земляного вала кронверка Петропавловской крепости мужики устанавливали в яму свежеструганый белый столб. Другой такой же был врыт поодаль.
– Нава-лись! – слышался крик. – Взяли! И-и раз! И-и раз!
Мастер с планом виселицы в руках поднял голову, посмотрел сквозь солнечный свет на криво стоящий столб и, обратившись к придурковатому подмастерью, произнёс с немецким акцентом:
Конец ознакомительного фрагмента.