Тут кто-то расхохотался и спросил:

– Да неужто? И ты так за здорово живешь отдал обе монеты?

– Нет, – отвечал Гринхусен, обе-то он не посмел ото брать, взял одну только.

Хохот усилился, и Гринхусена спросили:

– А которую он у тебя отобрал – первую или вто рую? Господи, помереть можно, до чего смешно!

Но Гринхусен не смеялся, он все глубже и глубже по гружался в свою скорбь. Как теперь быть? Батраки, поди, давно уже все наняты, а он болтается тут как неприкаянный. Он спросил, куда я собираюсь. Я ему ответил. Тогда он спросил, не могу ли я замолвить за него сло вечко перед капитаном Фалькенбергом насчет лета. А он, пока суд да дело, останется в городе и будет ждать моего письма.

Но если бросить Гринхусена в городе, он быстро пора стрясет свою мошну. Вот я и решил, что лучше всего сразу взять его с собой. Если и в самом деле придется красить, лучше работника, чем мой дружок Гринхусен, не сыскать – я своими глазами видел, как здорово он рас писал дом старой Гунхильды на острове! И здесь он мне подсобит. А потом, глядишь, и другое дело найдется – мало ли работы в поле, на все лето хватит.

Шестнадцатого июля я снова был в Эвребё! День ото дня я все лучше запоминаю даты, отчасти потому, что во мне пробудился с возрастом старческий интерес к датам, отчасти потому, что я человек рабочий и мне приходится держать в голове сроки и числа. Но покамест старец бережно хранит в памяти даты, от него ускользают дела куда более важные. Вот и сейчас, например, я совсем за был рассказать, что письмо-то от капитана Фалькенберга было выслано на адрес инженера Лассена. Да, да. Мне это обстоятельство показалось очень знаменательным. Стало быть, капитан навел справки, у кого я работаю. Я даже подумал про себя: а что, если капитану известно, кто, кроме меня, проживает по тому же адресу?

Капитан еще не вернулся с учений, его ждали через неделю; тем не менее Гринхусена встретили с распро стертыми объятиями. Нильс, старший работник, был от души рад, что я прихватил приятеля, он сразу решил не отдавать Гринхусена мне в подручные, когда я буду кра сить дом, а сразу, на свой страх и риск, велел ему за няться картошкой и турнепсом. В поле пропасть работы, надо полоть, надо прореживать! И к тому же сенокос в разгаре!

Нильс был все такой же расторопный земледелец! В самый первый перерыв, когда кормили лошадей, он по вел меня за собой и показал мне луга и поля. Все было в отменном порядке, но весна нынче выдалась поздняя и потому тимофеевка еле-еле начала колоситься, а клевер еще только зацветал. После недавнего дождя трава полегла, и местами так и не встала, и Нильс отправил на луга работника с косилкой.

Мы шли домой через волнистые луга и поля; тихо шептались колосья озимой ржи и густого шестирядного ячменя, и Нильс вспомнил засевшие в памяти со школь ных времен дивные строки Бьёрнсона:

– Э, да мне пора выводить лошадей, – сказал Нильс и заторопился. Потом на прощанье обвел рукой поля и добавил:

– Ну и урожай будет если уберемся в срок!

Итак, Гринхусена поставили на полевые работы, а я принялся малярничать. Сперва я загрунтовал олифой ригу и те постройки, которые собирался выкрасить в красный цвет, потом – флагшток и беседку в кустах си рени. Господский дом я оставил напоследок. Дом был вы строен в старинном добром стиле сельских усадеб с тя желыми, солидными, стропилами и коринфским медаль оном над парадными дверьми. Сейчас он был желтого цвета, и капитан снова купил желтую краску, но я решил на свой страх и риск вернуть ту желтую краску поставщику и затребовать вместо нее какую-нибудь дру гую. На мой вкус я бы выкрасил дом в темно-серый цвет; а рамы, переплеты и двери сделал бы белыми. Впрочем, пусть уж решает капитан.

Хотя люди здесь держались приветливо, как только могли, хотя стряпуха правила кротко и неназойливо, а у Рагнхильд все так же блестели глаза, мы чувствовали отсутствие хозяев. Только добряк Гринхусен ни чего не чувствовал. Ему дали работу, его хорошо корми ли, и он в несколько дней сделался довольный и толстый. Одно лишь портило ему настроение – он боялся, как бы капитан не выставил его, когда вернется.

Но Гринхусена не выставили.

Капитан вернулся.

Я грунтовал ригу по второму разу, но когда услышал его голос, слез с лестницы. Он поздравил меня с возвра щением.

– Ты почему без денег уехал? – спросил он. – С чего это ты вздумал? – И, как мне показалось, глянул на меня с подозрением.

Я коротко и спокойно объяснил, что у меня и в мыслях не было благотворить господину капитану. А деньги здесь целей будут.

Тут взгляд его просветлел, и он сказал:

– Да, да, конечно. Хорошо, что ты приехал. Флаг шток белым покрасим, верно?

Я не рискнул сразу перечислить все, что я задумал выкрасить в белый цвет, и ответил так:

– Белым. Я уже заказал белую краску.

– Уже? Вот и молодец. Ты с товарищем приехал, как мне доложили?

– Да. Не знаю только, что вы на это скажете, гос подин капитан.

– Пусть остается. Ведь Нильс уже приставил его к работе. Ваш брат все равно распорядится по-своему, – пошутил он. – Ты на сплаве работал?

– На сплаве.

– Ну, для тебя это вряд ли подходящее занятие.

Но тут он, должно быть, решил, что лучше ему не выспрашивать, как мне работалось у инженера, и круто переменил разговор.

– Когда ты возьмешься за дом?

– После обеда. Сперва нужно соскрести старую краску.

– Так, так. И вбей несколько гвоздей, где увидишь, что обшивка отстала. А в поле ты уже был?

– Был.

– Там все в порядке. Вы на славу поработали вес ной. Теперь не помешал бы хороший дождик, особенно тем полям, что на взгорке.

– Мы с Гринхусеном проходили через такие места, где дождь гораздо нужней. Здесь хоть и взгорки, а под почва-то глинистая.

– Твоя правда. Кстати, откуда ты это знаешь?