Шли блёклой чередой одинаковые дни, я старалась по памяти повторять обычные домашние ритуалы, имитируя возвращение к нормальной жизни, но глажка, уборка, попытки продолжить домашнее обучение почти ничего не добавляли к зияющей пустоте в центре груди. Должно быть, так ощущается разбитое сердце. Пару раз я находила в разных шкафах Витины заначки, так что на продукты нам денег пока хватало, и можно было об этом не думать. Я бы и не смогла. Фоном нашей новой жизни стала несмолкаемая какофония. Тиканье метронома, шум текущей в раковину воды, бубнящие во всех комнатах радиоприёмники и телевизоры, мерные гудки в поднятых телефонных трубках. Всё, что могло издавать звуки, пошло в ход. При малейшем намёке на тишину Настенька начинала страшно дрожать и, икая от ужаса, плакать, оглядываясь и слушая: не приближается ли к ней тварь с картинки. Не раздастся ли из дальней комнаты звук: ш-шрх, пауза, ш-шрх, пауза… Её состояние ухудшилось, как и моё собственное.

Мы почти не разговаривали, разве что во время уроков, но я всё же расспросила Настеньку о котёнке. Как вы уже наверняка поняли, всё дело было в Шаркающем Человеке. Как-то вечером, когда я отошла по делам, а отец был на работе, Настя включила, как обычно, телевизор и аудиомагнитофон, но не слишком громко, чтобы Барсик не испугался. Она играла с ним на диване, затем читала книжку и сама не заметила, как её сморил сон. Проснулась она уже в полной тишине. Стемнело, котёнок спал рядом, я всё ещё не вернулась домой. Но кто-то другой — вернулся. Телевизор не работал, музыка не играла: должно быть, пока она спала, ненадолго отключалось электричество. Тишина заполняла комнаты до самого потолка, отсутствие звуков ощущалось как что-то материальное, даже мир за окнами остановился, онемев. И в тишине раздался звук, какой бывает, если ходить по асфальту, подволакивая ноги. Шаркающий Человек был здесь, прямо на нашей кухне, и сейчас направлялся к ней.

Теперь, сказала Настя, шуметь уже было ни за что нельзя, ведь оно просто бросится к источнику ненавистного шума и сделает что-то очень плохое! В панике осмотрев комнату, она схватила котёнка и плюхнулась на попу в углу, за плотной занавеской, втиснувшись в крохотную нишу рядом с батареей отопления. Возможно, никого не заметив, оно просто уберётся в ту же гадкую дыру, из которой вылезло. Однажды это уже сработало… Однако тогда с ней не было котёнка. Грубо разбуженный, глупый, всего лишь двухмесячный котёнок принялся мяукать. Не громко, ведь громко он пока не умел, но достаточно, чтобы существо, медленные шаги которого уже доносились из коридора, услышало, обнаружило их ненадёжное убежище.

Заливаясь слезами, срывающимся шёпотом она упрашивала Барсика перестать, гладила его, сулила накормить лучшей рыбкой, если тот послушается. Наконец, в отчаянии попыталась выпихнуть его из-за шторы, оттолкнуть подальше ногой, — так, чтобы металлические кольца гардины не выдали скрипом эту возню. Но глупый котёнок не хотел уходить, он цеплялся когтями за слезшую с ноги колготку и всё пищал и пищал. Вот знакомо заскрипел паркет: оно уже было в комнате, прямо здесь, двигаясь неловко, словно марионетка на ниточках в неопытных руках. Сквозь плотную ткань она различила его силуэт, которому не хватало высоты наших потолков. И ещё многого не хватало, чтобы счесть силуэт человеческим. Шептать она больше не решалась, лишь смотрела на завесу ткани, пытаясь угадать движения монстра в сгустившихся сумерках. По колготкам стало расползаться тёмное пятно. Не зная, что ей делать, как спастись, Настенька обняла котёнка, обняла его очень крепко. Тот забил задними лапами, оставляя царапины. Тогда она обняла его изо всех своих детских сил, и вдруг стало тихо. Шаги остановились посреди комнаты, потом отдалились: спальня, снова коридор, кухня… Девочка ещё долго сидела в углу, в небольшой лужице собственной мочи, баюкая мёртвое животное, утешая, прося прощения и разговаривая с ним. Благодаря за то, что он спас ей жизнь. Когда в замке заскрипел ключ, Настя, в страхе быть наказанной, открыла пианино — это место она считала своим тайником — и быстро спрятала там тельце друга. Она собиралась всё рассказать, правда-правда, но мама всегда так сердилась, когда слышала о Шаркающем Человеке…

Я обняла свою настрадавшуюся малышку и сказала, что совершенно, ни капельки на неё не сержусь. Это была чистая правда.

Когда я сама поверила в реальность этого существа? Сложно сказать, но произошло это далеко не сразу. Как бы ни были расшатаны мои нервы, я оставалась и до сих пор остаюсь взрослой, разумной женщиной, не склонной верить в страшных чудовищ из сказок. Чудовища существуют, полагала я, но все они являются порождением вывихов человеческой психики. Вся прочитанная литература на тему психологии подводила меня к этому выводу.

Но я начала замечать странные вещи, происходившие, когда нас не было дома. Не меньше трёх раз в неделю мы выходили в парк по соседству, потому что растущему детскому организму вредно всё время торчать в четырёх стенах. Там Настя немного оживлялась, даже завела дружбу с парочкой собак, чьи хозяева водили их туда на прогулку. Иногда по возвращению я находила предметы не на своих местах. Или, скажем, дверца шкафа могла быть открыта, хотя я точно помнила, что прикрывала её, и в целом никогда не жаловалась на зрительную память. Кран в ванной оказывался повёрнут в другую сторону. Такие мелочи.

Я расставила несколько «ловушек», пока Настя обувалась в прихожей перед очередной прогулкой: тонкая полоска скотча тут, натянутая поперек прохода нитка там… Долгое время всё оставалось на своих местах, и я даже начала считать себя пугливой дурой. Но в один из дней нитка оказалась порвана. Вся в холодном поту, дрожащими пальцами проверяя свои маячки один за другим, я смогла проследить весь путь того, что бродит здесь в наше отсутствие. Я повторяла и повторяла эксперимент, оставляя при этом в некоторых комнатах источники шума. И пришла к единственному выводу, на который указывали факты: пока нас нет, кто-то или что-то иногда ходит (шаркает?) по всему дому, тщательно избегая комнат, в которых раздаётся какой-либо звук. Я вновь потеряла сон, целыми ночами ворочалась в кровати, прислушиваясь, прислушиваясь бесконечно, приближаясь к новому нервному срыву, новому психозу, но что я могла поделать? Был бы с нами Витя… Я должна была держаться и быть всегда настороже, пока не будет найдено решение — ради дочки. Теперь уже я сама оставляла включенным телевизор, делая его громче. Настя грустно, понимающе глядела на меня, но ничего не говорила. Всё было ясно без слов.

Вскоре я прекратила игры в детектива: в них больше не было нужды. Возвращаясь домой, мы решили удлинить путь (стояла чудесная погода) и обойти наш дом вокруг. В окне нашей спальни, где я, уходя, оставила гореть лампу на столе, стояла (вернее сказать, корчилась, рвано дёргалась), отвратительная фигура с болезненно гипертрофированными конечностями. Прежде чем я успела отвернуться, Настя проследила за моим взглядом, увидела, по-птичьи вскрикнула «Это он! Он!!» и обречённо разрыдалась, уткнувшись в моё пальто. Эту ночь мы провели на лавочке детской площадки в паре километров от дома. Дочка задремала, положив голову мне на колени, пока я, внутренне холодея, тайком разглядывала её кошмарные рисунки: те, сделанные на приёме психолога, которые так и не решилась выкинуть. Сколько бы я ни всматривалась, сходство с увиденным в проёме окна силуэтом, к моему ужасу, оставляло мало пространства для сомнений.