«Вот они! – взревел Дэниэлс, стараясь перекричать восторженную публику. – Прямиком из Англии! Бостон, давайте окажем им теплый прием! Встречайте: Leddddddd Zeppelin!»

В полной темноте тишину прорезал звук, напоминающий сирену. Затем прожектор выхватил фигуру Роберта Планта. Он обвился вокруг микрофона, словно пластилиновая кукла Гамби [5] , сжимая в руке губную гармошку. На ее блюзовый плач тут же ответила жилистая гитара Джимми Пейджа, и группа вдарила «The Train Kept A-Rollin», старый проверенный боевик The Yardbirds. Только нынешнюю версию песни словно накачали стероидами: высота звука была такой, что и к глухому вернулся бы слух. Этой бесшабашной и искусной версией группа еще больше оживила публику.

Затем раздался вопль раненого зверя: «I…I…I can’t quit you baby. Woooo-man, I’m gonna put you down a little while».

Это пел человек, переживший отчаяние и сердечную боль. Он наверняка видел изнанку тюрьмы в южных штатах. Странным образом этот голос принадлежал худощавому, двадцатилетнему белому пареньку, чьей шевелюре позавидовала бы сама Златовласка. Плант украл мотив у бесчисленных поколений бессмертных негритянских менестрелей, но это не было типичным культурным присвоением. Он пропустил каждую строчку через себя. Неопытность его вокальной подачи была обращена скорее к будущему, чем к прошлому, а инструментальное исполнение и вовсе переворачивало блюзовый канон с ног на голову. Это была уже не песенка для музыкального автомата в придорожной кафешке. Так играли в гаражах. «Цеппелины» были громкими и агрессивными. В сольных импровизациях Пейджа бурлила неуемная энергия, в духе обезумевшего Бадди Гая. Его пальцы бегали по грифу, вверх и вниз, словно горячие лады не позволяли им задержаться на них слишком долго. Джон Пол Джонс, по прозвищу Джонси, выкручивал бас на полную катушку, насколько позволял усилок, посылая в толпу прямо таки тектонические толчки. «Вибрации буквально били тебя в грудную клетку», – вспоминает один из очевидцев. Ударник, Джон Бонэм, не просто играл на ударных, а атаковал их, словно «полностью потеряв над собой контроль». Резкие удары по малому барабану напоминали звуки выстрелов.

Толпа пребывала в состоянии транса, когда Led Zeppelin заиграли «Communication Breakdown». Зрители трясли головами, извивались, беспорядочно двигаясь в такт музыке, а танцпол «The Boston Tea Party» напоминал место проведения ритуала древнего племени. «Казалось, что все здание движется и содрогается», – вспоминал присутствовавший на концерте промоутер «Atlantic Records».

Контакт с публикой вскружил музыкантам голову, и они чувствовали себя совершенно раскованно. Хорошо отрепетированные номера превращались в свободные, пронизанные импровизациями джемы. Ритмы и размеры резко менялись. «Dazed and Confused» плавно перетекала в «Shapes of Things», а Джимми Пейдж, словно волшебник-хиппи, вытаскивал смычок от скрипки и пилил им по струнам гитары, «получая звук и фидбэк такой силы, какой не было со времен [Джими] Хендрикса». Во время энергичного номера под названием «Pat’s Delight» с развернутым пятиминутным соло на ударных, Джон Бонэм, не без причины прозванный друзьями Бонзо [6] , бросал палочки и голыми руками стучал по коже барабанов и тарелкам, подначиваемый возгласами восторженных зрителей. Группа прервала исполнение финальной песни «How Many More Times», чтобы сыграть в рамках этой композиции вставки из «Smokestrack Lightining» [7] , «Beck’s Bolero» [8] , «For Your Love» [9] , «The Duke of Earl» [10] и «Over Under Sideways Down» [11] . Пораженный критик издания «Boston Phoenix» напишет: «Если услышав все, что там происходило, тебе не захотелось прыгать, танцевать и улыбаться, – ты, должно быть, был мертв».

Под конец часового сета в зале царил полный хаос. В то время как толпа пребывала в безграничном экстазе, музыканты, усталые, но окрыленные, несколько раз поклонись публике и скрылись за кулисами. Отмечая успех, музыканты утолили жажду, выпив по кружке пива. Между тем зрители продолжали скандировать «Еще! Еще!», и с каждой минутой их нетерпение нарастало. Было ясно, что группе придется играть снова. Но – что? Они исчерпали весь свой репертуар. После недолгого обсуждения было решено сыграть сет еще раз. Что еще им оставалось делать? Это было неслыханно. В этот раз они растягивали соло, а в гитарной композиции Пейджа «White Summer» музыкант позволил себе много звуковых вольностей, играя смычком. Плант имел дерзость выжать все соки из «Babe, I’m Gonna Leave You» – и это в Бостоне, в родном городе Джоан Баэз, где жители боготворили свою любимицу не меньше чем саму Деву Марию. Группа выкладывалась на полную. С музыкантов ручьями лил пот. Пейдж и Бонэм давно сняли пиджаки, а яркая футболка Планта была насквозь мокрая.

Когда они закончили, реакция публики оказалась пугающей: теперь зрители не аплодировали, а стучали ногами по полу, метались по залу и устраивали потасовки. «Некоторые ребята буквально бились головой о край сцены!» – вспоминал ошарашенный Джон Пол Джонс. Парень из Йонкерса плакал. Плакал! «Zeppelin оказались настолько мощными, что мой организм не знал, как реагировать на их музыку», – говорил он.

Когда изнеможенные музыканты рухнули за кулисы, Дон Ло стал упрашивать их сыграть снова.

Должно быть, он пошутил. О том, чтобы снова сыграть этот сет, и речи быть не могло. Чудесным образом им сошло с рук сыграть его дважды, да еще с такой же подачей. Концерт окончен. К тому же через пару дней им предстоит играть в Нью-Йорке, где они должны дебютировать в легендарном клубе «Fillmore East». Если у них еще оставались хоть какие-то силы, их нужно было сохранить.

После пяти минут форменного бедлама они поняли всю безнадежность своего положения. Им придется уступить публике, потому что иначе народ им не успокоить и клуб будет разорван на маленькие кусочки.

«Нужно было срочно что-то решать, – говорил Джон Пол Джонс. – Было необходимо вспомнить песни, которые знаем мы все или кто-то из нас хотя бы частично, и дальше действовать по обстановке».

Led Zeppelin провели на сцене еще час и выдали публике целый сет кавер-версий, позаимствованных из репертуаров собственных юношеских групп. Они играли их сходу, без подготовки, полагаясь на память. На зал обрушилась мощная версия «Long Tall Sally», пара песен Эдди Кокрана – «Something Else» и «C’mon Everybody» (их Джимми Пейдж когда-то играл с Red E.Lewis & the Redcaps), несколько любимых песен The Beatles – «I Saw Her Standing There» и «Please, Please Me» и попурри из песен Чака Берри: «Roll Over Beethoven» и «Johnny B. Goode», где каждый воспользовался возможностью сыграть соло.

Когда «цеппелины», падая от усталости, ввалились в гримерку, их менеджер, Питер Грант, грозный великан, заключил всю четверку в свои медвежьи объятия, приподняв каждого на несколько сантиметров. Как заметил Джонс, привычно хмурый Грант «плакал, если вы такое можете себе представить»: его губы искривились, а лицо исказилось в гримасе, которую британцы называют «nanker» [12] . Джимми Пейдж отметил это про себя. Позже он признавался, что именно в этот момент понял, «что они добьются своего». Джон Пол Джонс считал, что тот концерт в «The Boston Tea Party» расставил все точки над i. После стольких месяцев труда, притирки друг к другу, отбора материала, отточки звука, череды концертов в отвратных залах в ужасающих обстоятельствах и за сущие гроши, стольких месяцев неопределенности, полных тревог и сомнений, они превратились из неоперившихся The New Yardbirds в мощную махину Led Zeppelin.