Все по его слову и вышло. До леса по еще не шибко занесенному полю сани домчались вмиг, а дальше пришлось пробираться на своих двоих. Вот где впору было порадоваться шубе и высоким войлочным сапогам на шнуровке, какие в пору моего детства продавались в каждом советском магазине и назывались «прощай, молодость». Лезть через сугробы и кусты пришлось чуть ли не по пояс в снегу. Но я упорно не отставала от мужиков, благо Михаил сразу взял меня под локоть и всю дорогу поддерживал.

Путь казался бесконечным. В завитках пурги и сумерках рассмотреть что-то было сложно. Старая избушка на крохотной поляне вынырнула из-за деревьев неожиданно, когда мы подошли почти вплотную. Часть мужиков уже без команды двинулись в обход, к двери и крохотному оконцу. Михаил Второй пинком распахнул дверь и исчез в темном проеме.

Я прислонилась к мерзлой березе и затаила дыхание. Ну же, ну!

— Пусто тут, — сказал кто-то из мужиков. — Нет никого.

Я рванулась вперед, оттолкнула кого-то и оказалась в домике. В полутьме не очень-то видно было и снаружи, а здесь удавалось разглядеть только то, что избушка пуста.

Скрежетнуло кресало, мелькнули искры, разгорелся факел и осветил убогую избенку без мебели, только солома и тряпье на полу.

А это что?

Да, Амелька, Лизонькина кукла. Моя дочка была здесь совсем недавно. Но где она сейчас?

Михаил Второй что-то говорил о том, что девочка и другие дети непременно живы. Что в избушке все эти дни было тепло — да, я сама разглядела простенькую курную печь. Даже меланхолически тронула ее неостывший бок.

Но каким упавшим голосом говорил особый чиновник! Еще минут десять назад он все понимал, все держал под контролем. А сейчас напоминал сдувшийся воздушный шарик. Всё пошло не так! Он столкнулся с чем-то непонятным, и его отчаяние передалось мне.

— По следам поискать бы, — неуверенно сказал кто-то из мужиков.

— Сейчас наши следы занесет, — ответили ему.

И это было так. За дверью избушки шуршала белая стена. А когда я выглянула, то еле различила нашу недавнюю тропинку. Никогда не увлекалась экстремальным туризмом, но поняла: еще немного — и придется либо остаться в избушке до утра, либо сейчас же спешить к саням.

Что хуже — я не знала. Что делать — не знала тоже.

Поэтому, когда Михаил Второй взял меня за руку, всхлипнула и побрела за ним. Шла, сжимая Лизонькину куклу.

Как мы ехали домой, я просто не помнила. Тяжелая душная хмарь навалилась темным одеялом. Помню только, что было очень холодно. Невыносимо. И мне было все равно, я одна или рядом особый чиновник. Он же ехал верхом. Наверное, привязал лошадь к саням и укрылся под пологом.

Но потом сквозь слегка утихнувшую пургу засветились огни. В поместье никто не спал, там запалили все факелы и зажгли все лампы. Не знаю почему, но сердце забилось сильнее, словно свет в конце пути обещал надежду.

— Кто-то приехал, барыня! — крикнул Еремей, стукнув кулаком в переднюю стенку возка. — Чужие в поместье! Мундиры, вашбродь!

Михаил Второй, о котором я успела позабыть, высунулся из возка, потом и вовсе выпрыгнул. И канул в снег, даже руки не подал. Хотя понятно, понесся проверять, кто там пожаловал.

Но и я не собиралась ждать. Что, по снегу впервые пробираться? А вдруг там…

— Не стоит торопиться, сударыня. — Едва я высунулась из возка, как меня под белы ручки подхватил… Михаил Первый.

Откуда он тут взялся? И почему…

— Не волнуйтесь. Дети живы, они в доме.

Ох… Дурной медведь! Кто же так новости сообщает! Даже хорошие. Самые восхитительные. У меня от его слов мгновенно закружилась голова. Как в дурном французском романчике, колени подкосились, и я упала на руки капитана-исправника, словно созревшее яблоко в шубе.

Злой февраль исчез. Остались только голоса.

— Отпустите даму! Вы что себе позволяете?!

— Мне ее что, на снег положить? Ваше высокоблагородие, вы в этой истории и злодеев постарались спугнуть, и деток чуть не погубили. Так теперь надо и Эмму Марковну заморозить?

О ком это? Обо мне? Почему я двигаюсь, но не чувствую ног? Меня несут?

Исправник не только говорил, но и двигался в сторону крыльца уверенными, хотя и неширокими шагами. Рядом семенил Михаил Второй. Похоже, он порывался схватить меня, но не решался. К тому же если исправник шагал по тропинке, то особый чиновник — по сугробам, то и дело проваливаясь.

Неважно, о чем они спорят. Дети… Дети живы и в доме!

— Михаил Федорович!

Мой голос был командный и резкий. Двое мужчин остановились, каждый решил, что я обращаюсь именно к нему. В другой ситуации я бы улыбнулась. Но не сейчас.