— Знаете, я по недоразумению за решетку угодил. Купил по случаю стройматериалы для будущего дома, а они оказались крадеными. Мало того, сторожа склада, где хранились эти проклятые стройматериалы, крепко помяли. Дедок преставился в больнице. А я теперь пытаюсь доказать, что не верблюд. Попался на собственной глупости.

«Или жадности», — предположил Жиган.

Толстяк вызывал у него тревожные чувства. Слишком сладко он улыбался. Слишком уверенно вел себя в камере. Хотя утверждал, что впервые отведал тюремной баланды.

— А вас почему держат в гордом одиночестве? Везде пишут, что места лишения свободы переполнены. Подследственные спят по очереди. Задыхаются в тесноте, — проявил осведомленность новый сосед.

Жиган не сдержал улыбки. Приподнявшись на шконке, он пристально посмотрел на соседа.

— Вы тоже не без комфорта устроились, — ответил он.

— Куда определили, — горестно вздохнул толстяк.

Перевернувшись на спину, он принялся яростно чесать покрытую рыжеватыми волосами грудь и от удовольствия даже похрюкивал, что-то бормоча себе под нос. Решетка шконки жалобно поскрипывала под многопудовой тушей толстяка. Молния на его спортивной куртке разошлась, и из-под сбившейся майки показался коричневый сосок с кустиком волос. Казалось, ничего необычного в этом не было.

Однако дрожащая, словно холодец, грудь заплывшего жирком мужика почему-то вызвала у Жигана приступ тошноты. И все же он не мог оторвать от нее взгляд. Даже напряг зрение. Чуть выше закрытого порослью соска виднелись светлые линии шрамов. Когда-то на этом месте была татуировка, от которой толстяк постарался избавиться. Но сделано это было неумело и некачественно. Линии образовывали контур, в котором угадывались очертания животного с длинным хвостом.

«Крыса… Так ты, пирожок, у своих тырил на зоне. Прикидываешься воспитанным человеком. Невинной жертвой стечения обстоятельств, а на самом деле последний негодяй. Пробовал вывести татуировку… Может, у тебя еще какие-нибудь клейма имеются. Похлеще, чем грызун. То-то курточку снять боишься… Нет, колобок. Тебе лучше закрыть матюгальник. Не лезть ко мне с расспросами. А то уж больно ты на «наседку» похож. Разведешь гнилой базар, а потом следаку побежишь стучать», — с ходу определил Жиган.

Его опыт пребывания на зоне подсказывал: толстяк в камере появился не случайно. Жиган знал, что подобных типов надо сразу ставить на место, особенно, когда будущее неопределенно, а дальнейший ход событий непредсказуем.

Заметив пристальный взгляд сокамерника, толстяк быстро одернул майку и запахнул куртку. Лег на живот и отвернулся к стене. Теперь взгляду Жигана предстали широченная спина с жировыми складками, объемистые ягодицы и ноги с подрагивающими ляжками.

В камере воцарилось молчание. Над дверью туск по светила зарешеченная лампа. Спертый воздух в камере, казалось, застыл.

— Рома, ты чего замолк? — тихо окликнул его Жиган.

Толстяк не шелохнулся. Он лежал, словно снежный ком, отброшенный дворником к краю тротуара.

— Рома, побазарим за жизнь. Тебе крысу за стройматериалы накололи? — продолжал подначивать Жиган.

Спина толстяка заколыхалась, будто от озноба. Он буквально прилип к стене, а если бы смог, просочился бы сквозь бетон со стальной арматурой…

Роман Иванович Овсеенко, он же Рома-Завхоз, когда-то действительно погорел на воровстве. Еще в советские времена был завхозом детского дома и продавал все, что можно было украсть у сирот. Масштабы деятельности нечистого на руку завхоза поразили даже не склонных к сентиментальности следователей. Увидав, до чего Рома-Завхоз довел сирот, ставших похожими на малолетних узников нацистского концлагеря, судья не поскупился на срок.

В лагере ворюга сумел сблизиться с местным авторитетом и добиться расположения начальника оперативной части. Балансируя между двумя огнями, Рома-Завхоз тянул срок без особых лишений. Ему нашли теплое место в промзоне — определили кладовщиком. Но однажды Рома-Завхоз позарился на чужое. Из посылки, предназначенной для «грева» лагерной братвы, он вытащил пару блоков сигарет. «Грев» шел на зону непрерывным потоком. Часть оседала в кладовке, которой заведовал Рома. Потом сигареты, чай, прочие предметы роскоши распределял среди братков местный авторитет. Он-то, проведя ревизию запасов, и обнаружил недостачу.

Рому жестоко избили и поставили на грудь несмываемое клеймо. Возможно, наказание этим не ограничилось бы. Но начальник оперчасти пригрозил авторитету ужесточением режима, если дело дойдет до смертоубийства. Крысятника оставили в покое, пригрозив «опустить» при первом удобном случае. Но такой случай не представился.

И никто не знал настоящей тайной страсти Романа, ради которой он когда-то и пошел работать в детский дом.

Этот потный толстяк, притихший под взглядом Жигана на жесткой койке, питал непреодолимое влечение к детям не старше двенадцати лет. Педофилия и сгубила Рому-Завхоза.

В середине девяностых Роман Овсеенко создал благотворительный фонд, якобы помогавший выжить беспризорникам. Фонд должен был раздавать еду, поношенные вещи, организовывать медицинские осмотры. Бизнесмены охотно жертвовали деньги для благих целей. На эти деньги Рома-Завхоз арендовал офис, построил особнячок и положил довольно солидную сумму на депозитный счет.

Сотрудники фонда провели несколько благотворительных акций и рейдов по подвалам, теплотрассам и прочим местам, где тусуются отвергнутые обществом дети. Роман Овсеенко принимал в рейдах непосредственное участие. Узрев под слоем грязи какую-нибудь особенно смазливую мордашку, Рома-Завхоз брал ребенка под личную опеку и увозил в загородный дом. Там толстяк реализовывал с детьми самые необузданные фантазии, которые тщательно документировал с помощью видеокамер, установленных по всему периметру спальни.