«Ванна стояла на высоких ржавых ножках, приваренных Максом.Макс жил по соседству на автомобильном кладбище. За последние пяток лет он прямо-таки поднаторел в газосварочном деле…»
Андрей Курков
ПАМЯТИ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ
Ванна стояла на высоких ржавых ножках, приваренных Максом. Макс жил по соседству, на автомобильном кладбище. За последние пяток лет он прямо-таки поднаторел в газосварочном деле. И вот теперь благодаря этим ножкам костер можно было разводить прямо под ванной, и за какие-то полчаса вода нагревалась до приятной телу температуры. Мирон залез в ванну, подбросив под нее еще охапку дровишек.
Окунулся с головой - зря что ли таскал ведрами воду из недалекого озерка, - а потом вынырнул и посмотрел вокруг.
Здесь было его царство. Здесь он был хозяин, так же как Макс - на автомобильном кладбище. Но Мирон был уверен, что Макс завидует ему. Автомобильных кладбищ по стране хватает, а вот о втором кладбище роялей он никогда не слышал.
Они лежали прямо на земле. Черные, белые, бежевые. Некоторые ободранные, побитые, они все еще хранили свое былое величие.
Четверг в два часа пополудни считался традиционным ванным днем. Об этом, конечно, никто, кроме Мирона и Макса, не знал.
Два часа наступило десять минут назад. Еще через двадцать минут придет Макс. Он немного потрет Мирону спину, потом попросит, чтобы Мирон не оченьто отмывался - ему ведь в этой же воде мыться.
Мирдн вдохнул побольше воздуха, зажал пальцами ноздри и снова нырнул.
Ему хотелось вспомнить что-то хорошее из прошлого.
Вспомнил "Аппассионату" Бетховена. Стал слушать.
На белом "Стейнвее", что лежал сейчас прямо на брюхе рядом с домиком-сарайчиком, когда-то играл Прокофьев.
– Ну и что?!
– спросил однажды Макс, услышав об этом от Мирона.
Мирон чувствовал как все реже и реже отбивает ритм его сердце. Надо было выныривать, но так не хотелось.
В детстве ему нравился фильм "Человек-амфибия".
Жалко, что это кладбище только роялей. Хорошо б преобразовать его в музыкальное кладбище, и чтобы свозили сюда любые инструменты, кроме электрических.
Вынырнул. Перегнулся и заглянул под ванну - дрова догорали.
Осень оголяла землю.
Часы "Ракета" показывали половину третьего.
Макса все еще не было.
Соната закончилась, и снова стало тихо.
Из-за пернатого облачка выглянуло солнце.
Невысокий заборчик и несколько кленов и тополей, росших за домиком-сарайчиком, отбросили тень.
– Я никогда не был так счастлив...
– подумал Мирон, и сам удивился, откуда взялась эта глупая и совершенно лживая мысль. "Я никогда не был..." Вот теперь получилось лучше. Стоит только остановить мысль вовремя... Я никогда не был. Я никогда не был там. Я никогда не был там, где я был счастлив.
Это тоже не совсем правда.
Ножки от роялей, элегантные, ребристые, украшенные резьбой, лежали отдельно - они занимали угол в домике-сарайчике.
Мирон отвинчивал их сам. Макс только помогал опрокинуть годные инструменты на бок.
Теперь они лежали своими деревянными животами на холодной земле.
Сначала Мирон пытался выстроить их в некоем порядке, но вскоре бросил эту затею. Весили они много, и подравнивать их, выстраивать в ряды было пустым делом.
У белого "Стейнвея", на котором когда-то играл Прокофьев, еще звучали две клавиши: ре бемоль нижней контроктавы и чистый фа верхней третьей октавы.
Звучали неверно и с дребезжанием, но Мирон иногда все-таки нажимал на них.
Сколько уже раз он предлагал Максу научиться играть на рояле.
Но странный немец любил только Гeте.
Костер потух.
А Макса все не было...
Мирону не хотелось думать о нем плохо, но часы показывали без пятнадцати три. Спина еще не натерта, костер погас, солнце опять спряталбсь за обяячко, еще один жeлто-зеленый лист медленно слетел с клена.
Мирон был доволен своим низким ростом: когда он нырял в ванной, ничто не высовывалось из воды.
А в детстве его звали Коротышкой, и он обижался.
Где они теперь, его-обидчики?
Завтра привезут еще два рояля... Откуда-то из Сибири. Это же сколько тысяч километров их надо везти!
Если постараться, то из всех этих элегантных музыкальных ящиков можно собрать один играющий инструмент, в котором всего лишь две-три клавиши останутся немыми. Это если постараться. Мирон всерьез подумывал об этом и даже составил реестр звуков, еще живых механических звуков, которые следовало извлечь из их нынешних мест и собрать воедино хотя бы даже в том легендарном "Стейнвее". Это была бы миссия высшего порядка, это могло бы стать делом жизни Мирона.