Женщина медленно, со змеиной гибкостью подсела к прутьям клетки, но ничего не ответила.

Лазар зажёг от фонаря несколько лампадок на стенах: те, в которых ещё было масло. Потушил лучину и подковылял обратно к столу. Женщина наблюдала за ним и молчала – и только когда Лазар выдвинул стул и сел, спросила:

– Ты новый дознаватель?

– Не совсем. – Лазар потеснил куль со щипцами, выложил из своей сумки кипу бумаг. – Сейчас я вместо дознавателя, но я лекарь. Ты ведь тоже лекарка, Айшеханым?

Она смотрела на него почти не моргая. Поднялась на колени и оплела пальцами прутья клетки. Прижалась к ним лбом. Но снова не отвечала, и Лазар подумал, что это из-за его хал-азарского – может, его просто не понимали. Его речь полностью восстановилась за те шесть лет, которые прошли с расправы Йовара, так что Лазар винил не увечья, а господарский говор.

– Ты понимаешь меня, ханым?

– Ханы-ым, – она свистяще засмеялась, наклоняя голову вбок. – Ты учишься вежливости у моего народа, меченый жрец?

Лазар коротко пожал плечами:

– А разве у твоего народа нечему поучиться?

– Не надо мне льстить, – она осклабилась. – Да, я Айше Хасамин. Я живу в доме за площадью Бейгеш и лечу людей так, как до меня лечили моя мать, бабка и все женщины моей семьи. Меченые жрецы схватили меня, когда я готовила целебные мази. Они сказали, что я ведьма, выволокли меня на площадь и сорвали с меня платок.

«Хасамин» на хал-азарском означало «черноглазая».

В свете лампад и фонаря Лазар мог достаточно рассмотреть Айше. Ей было лет тридцать. Смугло-оливковая, с тёмно-каштановыми волосами до середины спины – местами они завивались колечками; её глубоко посаженные глаза и вправду были такими чёрными, что радужка сливалась со зрачком. Лазар не назвал бы её писаной красавицей – маленький лоб, крупный нос, короткие мелкие зубы, усаженные, как у хищного зверька, – но движения были плавными и гибкими, словно у танцовщицы.

– Меня зовут брат Лазар. – Он разложил записи. – Порой твои земляки называют меня Ла ле. Можно и так.

Айше хмыкнула.

– Лале – это женское имя.

– Ла ле, – исправил он и поднял глаза. – Тебя ведь уже допрашивали, верно?

Она приподняла волосы и показала ему рубец на шее сбоку. Спустила рукав рубахи-камизы, обнажая засечки над ключицами и на маленькой круглой груди с тёмным соском.

– Другие жрецы ничего не добились. – Не поправляя одежду, бросила раздражённо: – Я не боюсь вашего железа, ты видишь. Чего ты от меня хочешь?

Его она тоже наверняка не боялась, но любопытно, вызывал ли у неё страх кто-то из прежних дознавателей. Или снова – нет?

Лазар перевёл на бумаги тяжёлый взгляд.

– Оденься, ханым, – сказал он. – Я не буду тебя трогать. Я хочу с тобой говорить.

Он возненавидел себя за смущение, которое испытал при виде её тела, и за мгновенное плотское ёканье внутри. Даже несмотря на свежие шрамы, оставленные его братьями, – Лазара никогда не привлекала человеческая жестокость; но ему было двадцать три года, и сейчас в нём мало что осталось от обаятельного юноши, который без труда находил общий язык с господарскими девушками. Кто-то бы наверняка лучше справился с увечьями, монашеством и побегом из родной страны – но не Лазар.

– О чём говорить? – Айше тряхнула головой. – Меня схватили, потому что я живу без мужа и лечу людей. А ещё я грамотна. Этого достаточно для вас, чтобы обвинить меня в колдовстве. Но раз ты лекарь, то должен понимать: нельзя считать ересью всё, чего не знаешь. В моих мазях и снадобьях нет ни капли колдовства.

Красиво, оценил Лазар. Красиво и точно – башильеры часто обвиняли в колдовстве безмужних врачевательниц, имеющих дурную славу.

Он развернул записи прежних дознавателей, хотя выучил их почти наизусть, и сделал вид, что увлечён ими. На Айше поглядывал только краем глаза – та поправила камизу, укрылась.

Протоколы рассказывали о лекарке Айше из Хургитана, и по ним для любого мыслящего человека, не ослеплённого ненавистью ко всему инородному, вырисовывалась простая картина: Айше исцеляла людей примочками и отварами, а не волшбой. Её не трогало чёрное железо (с пометкой: ни поверхностные слои кожи, ни глубокие), не жёг чистый огонь. Даже под давлением Айше продолжала называть себя простой потомственной врачевательницей. В её рабочих записях нельзя было разобраться, потому что, как убеждала сама Айше, она зашифровала их старым семейным способом – чтобы сохранить тайны мастерства, – но охотно сама зачитала выдержки башильерам, и достопочтенные братья не сумели поймать её на неуверенности или лжи.

Но всё же из всех хал-азарцев, брошенных в подземелья прежними дознавателями, Лазар пришёл только к ней. Он изучил все протоколы и все записи Айше, которые только смог достать.

– Кто-то учил тебя лекарскому искусству, кроме женщин твоей семьи?

– Нет, – ответила Айше. – А тебе нравится дознавательская служба, жрец? Многих ты опросил?

По-прежнему не вчитываясь, Лазар перевернул страницу.

– Ты первая.

– О. – Айше выдохнула с усмешкой. – Надо же… – Она вальяжно высунула руки в зазор между прутьями. – Это скучное дело. Не лучше бы пойти и порадоваться солнцу, пока и тебя не пожрала хворь? Нет-нет, я не настаиваю… Мне нравится, что сейчас пришёл ты, а не тот жестокий ублюдок, что был раньше.