Все же предложение об амнистии палата не приняла.

III

Стачки в тылу вспыхнули одновременно с восстаниями в армии. Они начались в Париже в промышленности женской одежды. В начале войны хозяева, уверяя, что война продлится два-три месяца, наполовину сократили заработную плату работниц. В 1917 г. последние все еще получали урезанный, половинный оклад. Их положение было трагично, и весной 1917 г., когда русская революция «пробудила женщин от летаргического сна»{190}, парижские портнихи, вышивальщицы, корсетницы, цветочницы, кружевницы поднялись на борьбу.

15 мая забастовали 250 швей модной парижской фирмы «Дженни». К ним тотчас присоединились их товарки из других фирм. Забастовщицы требовали повышения заработной платы и английской рабочей недели[14].

18 мая в Париже бастовало уже 3,5 тыс. работниц{191}. Они устраивали шумные сборища в помещении биржи труда и демонстрировали на Парижских бульварах.

В первые дни демонстрации проходили в основном спокойно. «Они молодые… смеются, поют. Огромное количество полицейских обеспечивает порядок», — занес в свой дневник очевидец. «Бесконечные процессии смеющихся женщин», — писал он несколько дней спустя{192}.

Парижская пресса первоначально не принимала или не хотела принимать забастовщиц всерьез. Большинство газет — от социалистической «Юманите» до консервативной «Тан» — писали о «маленьких ручках» и «милых забастовщицах, таких грациозных, с букетиками цветов у корсажа», а газета Клемансо озаглавила одну из своих корреспонденций о стачках «Мими Понсон бастует».

В этом благодушном хоре раздавались, однако, и предупреждающие голоса. «Не следует обманываться праздничным видом забастовщиц, кокетливых, украшенных цветами, полных молодости и веселья, которые шагают по Парижу, распевая, как Гавроши…», за ними — «бесчисленная армия работниц иглы, получающих жалкую заработную плату, плохо питающихся, живущих в плохих жилищах», — заявлял Эрве{193}.

В напряженной обстановке тех дней даже и такие, казалось бы, «веселые» стачки, как стачки парижских модисток, легко могли стать искрой, брошенной в порох. Правительство этого опасалось, и Мальви уже 16 мая собрал в своем кабинете представителей забастовщиц и хозяев. Лавируя и уговаривая, он пытался добиться их примирения. Это удалось ему лишь после ряда таких собраний и лишь после того, как он 22 мая внес в палату проект закона о введении английской рабочей недели для женщин, занятых в швейной промышленности. Но к этому моменту забастовки распространились уже и на пищевую промышленность и на сферу услуг.

Бастовали официантки парижских ресторанчиков и закусочных, сотрудницы банков и даже некоторых правительственных учреждений. Забастовки захватывали одну за другой многочисленные отрасли народного хозяйства, в которых в войну работали женщины, заменяя ушедших на фронт мужчин. В кабинетах министра внутренних дел, министра труда, министра общественных работ одна делегация забастовщиц сменяла другую. Мальви и его коллеги с утра до ночи только и делали, что убеждали, уговаривали, примиряли. Владельцы некоторых крупных фирм (в частности, старинной парфюмерной фирмы «Коти») занимали непримиримую позицию. Большинство хозяев, напуганных бурным взрывом забастовочного движения, шли на уступки. Бывало и так, что растерянные хозяева удовлетворяли требования своих рабочих и работниц еще раньше, чем те успевали забастовать. Мальви удалось, в частности, склонив хозяев к уступкам, предупредить некоторые крупные, особенно опасные для правящей верхушки стачки — железнодорожников, шахтеров. Он, не скрывая, этим гордился.

Но не успевали Мальви и его коллеги «восстановить мир» в одной отрасли промышленности, как в стачечную борьбу вступала другая. 23 мая «Тан» констатировала, что в Париже бастует 12 тыс. человек, 27 мая она писала уже о 20 тыс., 31 мая — о 22 тыс. В дальнейшем число забастовщиц продолжало расти. «Когда же мы покончим со стачками? Вместо одной закончившейся возникает 10 новых!» — в нетерпении восклицали репортеры парижских газет.

В третьей декаде мая начал меняться и характер движения. Теперь бастовали и мужчины, в том числе работавшие на военных заводах. В демонстрациях участвовали и нередко возглавляли их солдаты-отпускники.

Демонстрантки уже не довольствовались тем, что пикетировали, как в первые дни стачек, помещения крупных фирм. Они громили продуктовые лавки, кидали камни в зеркальные витрины больших магазинов, пытались ворваться в них. Случалось, что хозяева, едва завидев приближающуюся колонну забастовщиц, спешно опускали металлические жалюзи витрин.

Иногда женщины шумной толпой шли к зданию парламента и встречали там насмешливыми репликами проходивших депутатов.

Движение принимало характер политического и антивоенного. Демонстрантки, бушевавшие на парижских улицах и площадях, кричали: «Да здравствует мир!», «Долой войну!», «Верните наших мужей из окопов!».

Ромен Роллан занес в свой дневник рассказ очевидца об одной из таких демонстраций. Тысяча женщин, собравшись на площади, скандировала: «Нам не только хлеб нужен! Мы хотим мира! Хотим возвращения солдат!» Редактора «Юманите» П. Реноделя, который пытался «успокоить» забастовщиц, они изругали. Офицера, протестовавшего против антивоенных возгласов, — прогнали{194}.

Полиция разгоняла демонстранток. Они собирались вновь. В Париже, как писал английский посол во Франции лорд Ф. Л. Берти, царил «дух беспокойства»{195}.