– Шиш, Дания. – Отец отвечает маме грубостью. Это отзывается во мне недовольством, но я молчу. Мы продолжаем следить, как папа наворачивает круги.

Нервы на пределе. Я каждую секунду торможу себя от требовательного: да скажи ты уже хотя бы что-то!!!

Но заканчивается всё тем, что папа тормозит сам. Напротив меня. Разворачивается, упирает руки в бока и смотрит прямо.

Неуютно – это не то слово. Вина разом накрывает с головой.

Сопротивляюсь, как могу. Зачем-то вздергиваю подбородок. Зачем-то складываю руки на груди. Хмурюсь и спрашиваю:

– Ему сильно досталось?

Тут же получаю наказание за свою «дерзость». Коридор звенит тишиной. Напряжение нарастает. Мне кажется, я даже начинаю слышать писк. Потом все обрывается – это папа хмыкает, а мне становится дурно.

– Сильно, кызым, досталось. Сильно… – Не верю его притворной нежности. Он впервые за все это время называет меня не дочь и не дочка, а «кызым». Впервые смотрит вот так. Впервые не чувствует неловкости. Мне так кажется.

А сама я делаю трусливый шажочек назад. Некуда, поэтому просто упираюсь икрами в кресло.

Мама снова пытается плакать, но папино «шиш» работает безоговорочно. Он поднимает палец и бросает на нее быстрый взгляд. Я успеваю выдохнуть, а потом снова смотрит на меня.

– Как тебе спится, кызым? Скажи нам… Нормально?

Делает шаг на меня. Я зачем-то пытаюсь скрыть дрожь. Сильнее стискиваю кожу. Передергиваю плечами.

– Мне спится так же, как и вам.

Мой ответ явно не воспринимается. Отец плотно сжимает губы. Когда расслабляет – усмехается.

И мне бы молчать, это понятно, но я зачем-то ляпаю:

– Я что-то смешное сказала?

В коридоре снова становится тихо. Отец меняется в лице. Бледнеет. Улыбка сползает.

– Нам не до смеха, Айлин. Нам давно не до смеха. – Его голос звучит бесцветно, но ни черта не безразлично. Мне кажется, он переполнен яростью, которая хочет выйти.

– Мне тоже. Если ты намекаешь на то, что я волнуюсь меньше вас… Я тоже не сплю… Я тоже хочу, чтобы Бекир побыстрее…

– Его не выпустят «побыстрее», Айлин. Что за детский сад?

Чувствую себя пятилеткой. Полную власть взрослых над собой. Их право предъявлять за всё на свете.

При маме нельзя такого говорить. Я скашиваю взгляд. Вижу, что она оцепенела. Все так же стоит в углу с и нескрываемым ужасом смотрит на папу.

Даже не верится. Ущипнуть себя хочется. На нашего папу. Самого доброго. Самого покладистого. Самого-самого…

– Что там случилось? Ты скажешь? Мне надо знать, чтобы…

– Дай угадаю! – Отец перебивает и делает еще один шаг ко мне. Склоняет голову и немного вытягивает вперед шею. Мне хочется упасть на кресло и забиться в него, но я стою. – Чтобы передать мужу? Но муж что-то не спешит нам помогать…

Папа обвиняет Айдара, разводя в сторону руки, а потом хлопая себя по бедрам. Я дергаюсь на громком звуке. Смотрю вниз, потом снова в лицо. Мне это несвойственно, но вслед за желанием сделать всё, чтобы прекратить это, во мне просыпается протест. Лютый. Справедливый, как кажется…

– Это ты выбрал мне мужа. Неужели теперь не доволен своим выбором?

– Айлин… – Мама предостерегает. Но я упрямо мотаю головой. – Дочка, идем на кухню.

Она совершает свой личный подвиг. Подходит ко мне, берет за локоть и пытается тянуть. Я смотрю на нее твердо, она просит глазами не дурить. Но я не могу.

– Пусть говорит… – Тем более, что отец подначивает. Не знаю, зачем ему нужен этот акт мазохизма, но я вдруг ловлю себя на том, что разучилась быть покорной.

Мамины пальцы разжимаются, я слежу, как опускается рука. Потом возвращаюсь к папиному лицу.

– Это ты говори, что хочешь сказать… – киваю подбородком, «давая разрешение». Его это задевает. Скулы становятся каменными. Челюсти сжимаются. Ноздри раздуваются.

Ничем хорошим это не закончится.

– Твоего брата избили. Из-за упрямства твоего мужа.

– Которого выбрал мне ты.

Я повторяю, папа злится сильнее.

– Ты каждый день сюда таскаешься. – Сердце в клочья. Таскаюсь. Ясно. – Совесть свою очищаешь?

– Мне больше не приходить? – Не отвожу взгляд. Не слышу ответ. Только мамино со стороны:

– Прекратите, молю вас. Прекратите…

– Из-за твоего мужа наше честное имя полощут. Я, как шавка, бегаю по людям, прошу, стелюсь, прогибаюсь… – Звучит правда унизительно. Я может даже прониклась бы, но сейчас меня тошнит от другого.