Вытянул шею, выглянул за деревянный борт ограждения и тут же спрятался назад. Пусто на море, никого нет. Даже пиратов давно не было видно. Пропали куда-то.

Снял шлем, вытер рукавом пот со лба, подышал открытым ртом. Потянулся к баклажке на поясе и вспомнил, что воды там уже нет, всё выхлебал. Вздохнул ещё раз, широка раскрывая при этом рот, чтобы хоть как-то освежить высохшее горло и продолжил размышлять:

— Воистину, то пойло, что вчера поздно вечером употребили с товарищами, было очень дрянным. Зря пил. А как не пить в такой скукотище? Чем тут ещё заниматься? Лучше бы сейчас на русичей пошёл… Зря не вызвался, когда желающих выкликивали… Сейчас точно бы с большой добычей назад возвращался! И не пил бы больше подобную бурду. А ещё можно было бы дать монету десятнику и съездить в Ревель! Ох, и погулял бы там!

Караульный плотнее прикрыл глаза и начал придумывать, как бы он попьянствовал в городских трактирах, каких сочных девок бы поимел и помял…

Всхрапнул, из уголка упавшей вниз губы потянулась на бороду тягучая струйка слюны…

В глубине камышовых зарослей коротко плеснуло, словно снулая рыбина из последних сил хвостом по воде ударила. Чирикнули тревожно птахи и тут же замолкли, даже им лениво в такую жару клювы раскрывать. Короткая волна, больше на рябь похожая, так же лениво заплюхала в толстых и склизких от подсыхающей тины стеблях и запуталась, затихла, не пошла дальше, на открытую воду. Дерево ещё стукнуло глухо, о дерево. Да стрекозки слюдяными крыльями блеснули, прострекотали над водой и тут же плюхнулись на широкие листья кувшинок. И замерли, припали голубыми брюшками к живительной прохладе.

Недолго им получилось отдыхать, потревожил короткий покой нос узкой деревянной лодчонки. Распугал мелкую живность, разогнал в стороны.

— Всё, дальше только пёхом! — прошипел сидящий на носу челна воин и первым шагнул через низкий борт в воду, подавая пример своему товарищу.

Воды — пядь, а ноги провалились в ил почти по колено! И челн накренился, черпанул бортом солёную затхлую жижу. Из-под проломленной белёсой корки ила вылетели и булькнули серебристые пузыри, ударил в нос зловонный гнилостный запах, заставил поперхнуться.

— Челн здесь оставим? — перебрался на нос лодки второй из разведчиков. Подождал, пока товарищ пройдёт вперёд и соскользнул следом за ним в грязную взбаламученную жижу из тины и ила.

— А куда он денется? — осторожно продвигался через камыши первый, прокладывал тропу напарнику. И сам же ответил. — Никуда.

На каждый шаг приходилось затрачивать слишком много сил — мало того, что надо аккуратно и по возможности бесшумно выдирать ноги из липкого плена, так ещё и мошка одолевала. Поднималась, зараза, из этой вонючей жижи и озверело набрасывалась на свежее мясо.

Вот и кромка камыша, дальше чистый берег, плавно поднимающийся к бревенчатым стенам крепостицы.

Высовываться из камышовых зарослей на открытое место воины не стали, через стебли наблюдали. А мошка зверела, вилась вокруг серым облаком, зажирала остервенело, не встречая должного отпора. Вгрызалась в лица и кисти рук, оставляя после укуса мелкие кровоточащие язвочки.

И отмахиваться никак нельзя от этой заразы, чтобы лишним шевелением не привлечь к себе внимание дозорных на вышках.

— Всё осмотрел? Расстояния, высоту стен и вышек прикинул? — скосил глаза на напарника старший из воев.

— Да, всё. Можно уходить, — откликнулся второй и спрятал в поясной кошель разрисованный клочок бересты. Уголёк использованный выбросил под ноги. В ответ на вопросительный взгляд товарища тут же пояснил:

— На всякий случай. Береста не голова, она ничего не забудет…

Обратная дорога до лодки показалась короче. И дошли быстрее. Правда, второй раз по уже разбитой тропе пробираться было хуже — проваливались глубже. И выпачкались от этого сильнее.

И через борт забираться было труднее. Чуть было не притопили челн, зачерпнув бортом вонючую муть. Кое-как перевалились внутрь, отдышались, взяли вёсла и потихоньку потолкались на выход из камышей, на чистую воду.

Лёгкий ветерок подул удивительно вовремя, зашевелил стебли камыша, зашуршал узкими листьями, скрыл пробирающуюся через камыш лодку с людьми, долетел до стен и сторожевых вышек.

— Опять тухлятиной завоняло! — скривился караульный. И забормотал от нечего делать: — Наверное, на берегу что-то сдохло. Или тело распухшее волнами откуда-нибудь принесло. Точно, тело! На такой жаре оно сразу завоняет!

Открыл глаза, приподнялся и глянул на берег, ничего подозрительного впереди внизу не заметил и плюхнулся назад. Но тут же передвинулся чуть в сторону, в отодвинувшуюся спасительную тень. Поёрзал, устраиваясь в углу поудобнее, потёрся зудящей между лопаток спиной о засаленное истёртое брёвнышко смотровой клети, подпирающее покатую крышу, и замычал сквозь стиснутые зубы от наслаждения. Вздохнул с удовлетворением и снова придремал. И вонь с берега не помеха.

Разморило стража на солнцепёке. Да и не служба это, а службишка, ленивое отбывание времени в карауле. Море до самого горизонта пустое, даже горластые чайки куда-то запропастились. Ни одной тёмной чёрточки впереди не видно, так чего на воду попусту глазеть? Только глаза себе испортишь из-за сверкающих на мелких волнах слепящих солнечных зайчиков. Задержишь на каком-нибудь взгляд и всё! Слепнешь на время! Потом долго чёрные букашечки перед глазами мельтешат…