Генерал от инфантерии Фридрих Ольбрихт, в реальной истории выступил против Гитлера 20 июля 1944, расстрелян в тот же день после провала заговора.

Три приказа рейхсфюрера, Берлин, 1 мая 1943 11:03

Я уставился на мою руку, всю в крови. Значит, рука. Рука это хорошо, это не сердце или голова. Я смогу выполнить мой долг даже с одной рукой!

Но боль была дикой — будто я сунул эту руку в печку.

А вот вторая пуля Эрнста угодила в бутылку коньяка на столе, бутылка разлетелась на осколки, а пуля ушла в тяжелую столешницу, застряв в ней.

Эрнст явно был отличным стрелком, вот только слишком торопился. Потому и промазал оба раза. А третьего выстрела ему сделать никто не дал, на Эрнста налетели генералы, ствол у него уже отобрали.

— Да вы с ума сошли! — орал Ольбрихт.

Айзек на всякий случай спрятался за спину Вольфа, мой адъютант Брандт уже бросился к хозяйской руке:

— Дайте взглянуть, рейхсфюрер.

Остальные мои адъютанты похватались за оружие, в конференц-зал ворвались человек десять автоматчиков. Но никто из военных больше глупостей делать не пытался.

— Отставить, — приказал я, — Все в порядке.

Брандт тем временем осмотрел мою руку. Брандт же вроде врач. Не только группенфюрер ??, но и генерал военно-медицинской службы.

— Пошевелите пальцами, шеф.

Я пошевелил. С пальцами все было в порядке, но вот с тыльной стороны ладони хлестала кровища, так много, что меня даже замутило.

— Рука не пробита, — сообщил Брандт, — Просто царапина. Опасности никакой, но надо продезинфицировать.

Увы, но коньяка для дезинфекции больше нет — этот подонок Эрнст уничтожил бутылку. Зато на столе нашлись матерчатые салфетки, Брандт приложил одну мне к руке.

— Зажмите, герр Гиммлер.

Я зажал рану, и стало еще больнее, а салфетка вся тут же покраснела.

— Мы вроде в проклятой больнице, — напомнил я Брандту, — Тут должны быть дезинфицирующие средства.

— Я немедленно принесу спирт, — пообещал Брандт, — И приведу вам хирурга.

Брандт тут же покинул конференц-зал, а моя дочка тем временем впервые за все «переговоры» подала голос:

— Папа, он хотел тебя убить!

Ну тут не поспоришь. А девочка в своей мстительности определенно пошла в Гиммлера. Отрезанные головы Бормана и Шпеера её не тронули, а вот покушение на отца явно шокировало. Оно и неудивительно: в её возрасте каждый считает своего папу бессмертным.

Ольбрихт был мрачнее тучи:

— Мы приносим наши извинения, хм…

— И я их принимаю, — ответил я, — Как зовут этого героя?

— Гауптман Юнгер, — представился Эрнст, одарив меня белоснежной улыбкой, — И я о своем поступке не сожалею. И не извиняюсь. Будь у меня третий выстрел — я бы вас угрохал, господин Гиммлер. Или не Гиммлер, или кто вы там. Неважно.

— Пока что вы «угрохали» только бутылку коньяка, гауптман, — процедил я, — А могли бы, учитывая вашу «меткость», и мою дочку!

— Ну и зачем вы притащили вашу дочку сюда? — парировал Юнгер.

Этот за словом в карман не лез. И не боялся.

Меня такое совершенно не устраивало. Я был ранен в левую руку, правая мне все еще верно служила. Я протянул её:

— Пистолет.

Гротманн тут же вложил мне в руку пистолет, даже снял с предохранителя.

Я быстрым шагом обошёл стол, разделявший меня с генералами, подошёл к Юнгеру.

— Послушайте, если… — начал было Ольбрихт.

Но закончить он не смог, дальнейшая его фраза потонула в грохоте выстрела. Я шмальнул Юнгеру прямо в его белоснежную улыбку, зубы Юнгера разлетелись по полу, гауптман рухнул на пол, лицом вперед, кровь брызнула прямо на генеральские мундиры стоявших рядом военных.

Я для верности вогнал еще две пули Юнгеру в башку, потом пнул его труп ногой.

Я теперь уже не испытывал никаких душевных терзаний, я быстро учился. Да и кроме того: вот этот подонок пытался меня лично убить. И прямо помешать моему плану мира с СССР!

Я воздел ввысь здоровую руку с пистолетом, генералы вжали головы в плечи, как перепуганные цыплята.

— Ладно, господа, вы меня раскусили, — провозгласил я, — Вы правы. Я не Гиммлер. Я хуже! И я не потерплю более никакой дерзости в мой адрес. И никаких попыток лишить меня жизни тем более. Это ясно?