1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 189.

325

Но генезис труда еще не полностью освобождает "непосредственно единичное" от подчинения властвующей над ним силе. В этой власти, в этом противоречии Гегель видел логическую основу смерти человека. Не физиологической смерти, а того безвозвратного исчезновения всего непосредственно единичного и неповторимого, что было в индивидуальной человеческой жизни. Такое исчезновение зиждется не только на подчинении индивида закономерностям рода и закономерностям природы, но и на его подчинении слепым, стихийным общественным законам. "Прыжок из царства необходимости в царство свободы" - условие разрешения противоречия всеобщего и индивидуального, а следовательно, основа устранения того, в чем Гегель видел логическую природу смерти живого существа. Противоречие начинает разрешаться, когда человеческая мысль - она, по словам Гегеля, бессмертна - начинает диктовать природе новую компоновку ее объективных сил. Разрешение указанного противоречия - стержневая линия истории цивилизации.

Здесь - естественный переход к проблеме бессмертия человека.

Бессмертие человека

Мы, смертные, достигаем бессмертия в остающихся после нас вещах, которые мы создаем сообща.

Эйнштейн

В своих воспоминаниях о детских годах и юности Фредерик Жолио-Кюри рассказывает, как он избавился от страха смерти и ощутил вечность жизни и солидарность поколений. В этом рассказе фигурирует старый оловяп-ный подсвечник - свидетель жизни давно ушедших людей. Говорится и о других предметах, сближающих пас е людьми, которые жили до нас. Рассказ Жолио ассоциируется с приведенной в эпиграфе фразой Эйнштейна (читатель помнит ее, она была адресована в 1922 г. японским детям). Выяснение логической и психологической связи мыслей и настроений, выраженных в воспоминаниях Жолио и во фразе Эйнштейна, поможет нам приблизиться к некоторым кардинальным проблемам.

Приведем отрывок из названных воспоминаний.

"Каждый человек невольно отшатывается от мысли, что вслед за его смертью наступает небытие. Понятие пустоты настолько невыносимо для людей, что они пытались спрятаться в верования в загробную жизнь, даруемую богом или богами. Я по своей природе рационалист, даже в ранней молодости я отказывался от такой хрупкой и ни на чем не основанной веры. Думая о смерти даже в раннем возрасте, я видел перед собой проблему глубоко человеческую и земную. Разве вечность - это не живая, ощутимая цепь, которая связывает нас с вещами и людьми, бывшими до нас? Если вы позволите, я поделюсь с вами одним воспоминанием.

327

Подростком я вечером делал уроки. Работая, я вдруг дотронулся до оловянного подсвечника - старой семейной реликвии. Я перестал писать, меня охватило волнение. Закрыв глаза, я видел картины, свидетелем которых был старый подсвечник, - как спускались в погреб в день веселых именин за бутылкой вина, как сидели ночью вокруг покойника. Мне казалось, что я чувствую тепло рук, которые в течение веков держали подсвечник, вижу лица. Я почувствовал огромную поддержку в сонме исчезнувших. Конечно, это фантазии, но подсвечник помог мне вспомнить тех, кого больше не было, я их увидел живыми, и я окончательно освободился от страха перед небытием.

Каждый человек оставляет на земле неизгладимый след, будь то дерево перил или каменная ступенька лестницы. Я люблю дерево, блестящее от прикосновения множества рук, камень с выемками от шагов, люблю мой старый подсвечник. В них вечность..."

На первый взгляд, и у Эйнштейна, и у Жолио вещи служат как бы вечными отпечатками человеческой жизни; неопределенно длительное существование этих вещей, их относительное бессмертие придает бессмертие жизни людей. Но это только на первый взгляд. У обоих мыслителей нет ни грана фетишизма в смысле превращения человеческих отношений в натуральные свойства вещей, напротив, у них отчетливо антифетишистская позиция, оба говорят не о бессмертии вещей, а о бессмертии людей, о бессмертии человеческой жизни. Это бессмертие реализуется в сближении поколений, в сближении людей, близости их мыслей и чувств и в преемственности мыслей и чувств - это понятие включает и некоторое тождество, и эволюцию, нетождественность.

Бессмертие вещи и бессмертие человека - это уже известное нам разграничение статического и тривиального сохранения неподвижного и по существу мертвого объекта, с одной стороны, и динамического бессмертия живого объекта, меняющегося и нетождественного себе, с другой. И у Эйнштейна, и у Жолио речь идет о второй концепции, об отношении между людьми, о близости и вместе с тем нетождественности их забот, интересов, желаний, творчества. Эта близость и эта нетождественность, эта преемственность означают, что "душа в заветной лире мой прах переживет", -не в какой-либо загробной жизни,

328

а в смысле сохранения главного содержания интеллекта, его перенесения (живого перенесения, включающего модификацию и развитие) в сознание других людей. У Жолио ощущение непрерывности и преемственности жизни людей было высказано в более сенсуально-конкретной форме. Для него оловянный подсвечник был катализатором ряда картин, о которых он пишет в приведенном отрывке. У Эйнштейна то же ощущение высказано в форме логической дедукции и не требует таких конкретных образов, как перила, отполированные руками, каменная ступенька с выемками от шагов и т.д. Но у обоих вещи объективация человеческих поступков, жизни, труда.

Что же объективируется в вещах?

Речь идет именно об объективации, а не о фетишизации; не о превращении человеческих отношений в свойства вещей, а о переходе мыслей и воли человека в изменение природы, в новую компоновку элементов природы. Такое превращение и есть создание вещей. Люди объективируют свои мысли и волю, по выражению Эйнштейна, сообща. Производство вещей, т.е. новых сочетаний элементов и сил природы, то, что Маркс называл материальным производством, является общественным процессом. Общественный труд становится основой интеллектуального и эмоционального соединения людей. Мысли и чувства человека направлены к другим людям, человек живет для других и поэтому его жизнь продолжается в других, становится элементом бессмертной жизни.