Потом он закрыл дверь, и я осталась одна в полной тишине. Прикусив губу и сжав кулаки, я пыталась избавиться от болезненного ощущения. Ну почему мне так больно, если только что между нами произошло самое обычное столкновение в череде похожих стычек? И надо быть полной дурой, чтобы подумать, что что-то изменилось.

Сколько я помнила, Ригель всегда меня кусал. Не хотел, чтобы я к нему прикасалась, приближалась или пыталась его понять. Вроде бы ему ничего от меня не было нужно, и в то же время он умудрялся мучить меня. Он преследовал меня как кошмар. Иногда мне казалось, что он хочет меня уничтожить, а иногда всячески демонстрировал, что не может находиться со мной в одном помещении.

Строптивый, загадочный, подозрительный – настоящий волк.

Его очарование сродни очарованию ночи, его глаза мерцали далеким холодным светом, как звезда, чье имя он носил. Я должна перестать тешить себя надеждой, что все изменится.

Я вернулась к Анне, чтобы сказать, что все сделала. С трудом получалось говорить нормальным голосом. Она одарила меня красивой улыбкой и спросила, не хочется ли мне чаю, и я кивнула. Мы сели поболтать, устроившись на диване с горячим напитком.

Я спросила о магазине, и Анна рассказала о своем помощнике Карле, хорошем парне, которому она очень доверяет. Я слушала, стараясь не упустить ни одной подробности, и грелась в теплом свете ее улыбки. Голос у Анны был ласковый и мягкий, как шелк. От ее светлых волос и нежного лица исходило свечение, которое, наверное, видела только я.

Мне Анна казалась сказочной героиней, но она, конечно, об этом не знала. Иногда я смотрела на нее и узнавала в ней черты мамы, ее ласковые глаза, когда она шептала мне в детстве: «Обращайся с ними бережно и нежно, Ника. Не забывай, они очень хрупкие».

Анна мне нравилась и не только потому, что я отчаянно нуждалась в родительской любви и всегда мечтала о чьей-нибудь улыбке или ласке, но и потому, что она была необыкновенно чуткой и отзывчивой, таких людей я никогда не встречала.

После того как мы поговорили за чаем, я поднялась в свою комнату, чтобы взять энциклопедию, а потом снова спустилась в гостиную, где стоял книжный шкаф на всю стену.

Я вошла, прижимая к груди тяжелую книгу, и какое-то время постояла, любуясь отражениями вечернего света в предметах. Лучи закатного солнца окрасили занавески в розовый цвет и создали уютную атмосферу. В центре комнаты тускло поблескивал величественный рояль.

Мне пришлось встать на цыпочки, чтобы поставить энциклопедию на место, и она чуть не выпала из рук, но я справилась. Когда я обернулась, сердце подпрыгнуло в груди.

На пороге, опершись плечом о косяк, стоял Ригель и внимательно наблюдал за мной. Так, наверное, гепард перед броском изучает свою жертву. Теплый свет гостиной, казалось, сразу рассеялся, у меня по телу пробежал озноб, в висках застучало. Никак не ожидала столкнуться с ним и, как всегда, не была готова к встрече. Как бы я хотела не реагировать на него так болезненно!

И дело не только в странном поведении Ригеля, меня пугала и его красота – она обманывала. Прямой нос, тонко очерченные губы, волевой подбородок, изогнутые брови сложились в красивое лицо, и потом… его взгляд: глаза излучали обезоруживающую, дерзкую уверенность.

– Это вечно будет продолжаться, да? – Я удивилась, услышав свой голос. Но, раз начала, надо продолжать. – Наши отношения не изменятся даже сейчас, когда мы здесь?

Я заметила в руке Ригеля книгу Честертона. Последние несколько дней он действительно что-то читал, я видела. Значит, он ее закончил и пришел вернуть на полку.

– Ты так говоришь, как будто об этом сожалеешь, – сказал он текучим голосом.

Я отступила на шаг, хоть и стояла далеко, потому что тембр его голоса произвел на меня странное впечатление. Ригель медленно наклонил голову, настороженно глядя на меня.

– Ты хотела бы, чтобы все сложилось по-другому?

– Я хотела бы, чтобы ты нормально ко мне относился, – отрезала я, удивляясь, почему мои слова прозвучали почти как мольба. – Я хотела бы, чтобы ты не смотрел на меня так…

– Так? – повторил Ригель. Он всегда превращал мои утверждения в вопросы и произносил их отрывисто и насмешливым тоном.

– Так, как будто я тебе враг. Наверное, ты не знаешь, что такое вежливость, поэтому когда встречаешь ее в людях, то не узнаёшь.

В чем я не хотела признаваться себе, так это в том, что мне больно. Мне было больно, когда он так со мной говорил. Больно, когда он на меня рычал сквозь зубы. И когда не давал мне шанса исправить ситуацию.

За столько лет я должна уже к этому привыкнуть и тихо его бояться, но… я хотела наладить отношения. Так уж я устроена.

– Я считаю, что вежливость – это лицемерие. – Теперь Ригель смотрел на меня серьезно и задумчиво. – Это блеф – показная порядочность.

– Ошибаешься, – возразила я, – вежливость – бескорыстное качество, она ничего не просит взамен.

– Неужели? – Глаза Ригеля сверкнули из-под прищуренных век. – И все же я должен тебе возразить. Вежливость – это притворство, особенно когда ее проявляют к первому встречному.

Мне показалось, я услышала в его словах какой-то подтекст, но сейчас меня больше интересовал прямой, а не переносный смысл сказанного, потому что я ничего не поняла. Что он пытался мне сказать?

– Не понимаю, что ты имеешь в виду, – выдохнула я, выдавая свое замешательство.