Шрифт:
И я слыхал, что божий свет
Единой дружбою прекрасен,
Что без нее отрады нет,
Что жизни б путь нам был ужасен,
Когда б не тихой дружбы свет.
Но слушай – чувство есть другое:
Оно и нежит и томит,
В трудах, заботах и в покое
Всегда не дремлет и горит;
Оно мучительно, жестоко,
Оно всю душу в вас мертвит,
Коль язвы тяжкой <и> глубокой
Елей надежды не живит…
Вот страсть, которой я сгораю!..
Я вяну, гибну в цвете лет,
Но исцелиться не желаю…
Тема стихотворения (оставшегося в рукописи) традиционна: сопоставление любви и дружбы как ведущих человеческих страстей было обычным в моралистической философии и литературе, как русской, так и западноевропейской, еще в XVIII веке. Но и в этом, насквозь литературном тексте лирический герой находит возможность высказать свою любимую мысль: лучше мучения любви, нежели ее отсутствие.
К***
Счастлив, кто близ тебя, любовник упоенный,
Без томной радости твой ловит светлый взор,
Движенья милые, игривый разговор
И след улыбки незабвенной.
Это незаконченное стихотворение представляет собой перевод второй оды Сапфо. Она неоднократно переводилась как французскими, так и русскими поэтами. Стихотворение Пушкина близко к его двум черновым наброскам 1818–1819 годов.
Как сладостно!.. но, боги, как опасно
Тебе внимать, твой видеть милый взор!..
Забуду ли улыбку, взор прекрасный
И огненный, <волшебный> разговор!
Волшебница, зачем тебя я видел —
<. . . . . . . . >
[Узнав тебя], блаженство я познал —
И счастие мое возненавидел.
Лаиса, я люблю твой смелый, <вольный> взор,
Неутол<имый жар>, открытые <?> желанья,
И непрерывные лобзанья,
И страсти полный разговор.
Люблю твоих очей я вызовы немые,
Восторги быстрые, живые
Лаиса – имя известной греческой гетеры VI века до н. э., ставшее нарицательным во французской поэзии XVIII века. Из этих трех текстов последний в наибольшей степени проникнут чувственностью. Он перекликается со стихотворением Батюшкова «В Лаисе нравятся улыбка на устах…», где есть противопоставление «неопытной красы», «незрелой в таинствах любовного искусства» и вакхической страсти «владычицы любви». В пушкинских набросках подобного противопоставления нет, но в будущем оно прозвучит во многих произведениях Пушкина, вплоть до стихотворения «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем…».
1819 год
Русалка
Над озером, в глухих дубровах,
Спасался некогда Монах,
Всегда в занятиях суровых,
В посте, молитве и трудах.
Уже лопаткою смиренной
Себе могилу старец рыл —
И лишь о смерти вожделенной
Святых угодников молил.
Однажды летом у порогу
Поникшей хижины своей
Анахорет молился богу.
Дубравы делались черней;
Туман над озером дымился,
И красный месяц в облаках
Тихонько по небу катился.
На воды стал глядеть Монах.
Глядит, невольно страха полный;
Не может сам себя понять…
И видит: закипели волны
И присмирели вдруг опять…
И вдруг… легка, как тень ночная,
Бела, как ранний снег холмов,
Выходит женщина нагая
И молча села у брегов.
Глядит на старого Монаха
И чешет влажные власы.
Святой Монах дрожит со страха
И смотрит на ее красы.
Она манит его рукою,
Кивает быстро головой…
И вдруг – падучею звездою —
Под сонной скрылася волной.
Всю ночь не спал старик угрюмый
И не молился целый день —
Перед собой с невольной думой
Всё видел чудной девы тень.
Дубравы вновь оделись тьмою;
Пошла по облакам луна,
И снова дева над водою
Сидит, прелестна и бледна.
Глядит, кивает головою,
Целует из дали шутя,