И все же главные события 1653 года, безусловно, связаны с церковными реформами Никона, начатыми по инициативе правительства и в соответствии с его политическими целями именно весной 1653 года. "Исправление книг и обрядов по греческим образцам, принятым в южнославянских странах, служило укреплению церковно-политических связей России с этими странами; унификация культа подчиняла церковь общегосударственной системе централизации. Реформы были враждебно встречены значительной частью русского духовенства, выступившей против нововведений; в церкви возник раскол. Никон и светская власть преследовали раскольников..." (В. Шульгин).

Впоследствии Никон, вообразивший, что он и есть истинный революционер, стал активно вторгаться в политику, полагая, что духовная власть берет верх над светской, а было-то все наоборот, и уже в 1658 году он уезжает в монастырь, рассчитывая, что царь вернет его. Его не вернули, более того велели не выпускать из монастыря. Наступили новые времена, и тезис Никона "священство выше царства" оказался пророчеством от обратного, с 1653 года восточный (идеологический) ритм никогда более не вернется на русскую землю.

Очень тонко почувствовал суть революции 1653 года великий религиозный философ Владимир Соловьев, указавший славянофилам, что началом перелома были не петровские реформы, а никоновские: "Петр Великий - это государственная власть, ставящая себя вне народа, раздвояющая народ и извне преобразующая быт общественный, грех Петра Великого - это насилие над обычаем народным во имя казенного интереса, грех тяжкий, но простительный. Патриарх Никон - это церковная иерархия, ставящая себя вне церкви, извне преобразующая быт религиозный и производящая раскол, грех здесь - насилие жизни духовной во имя духовного начала, профанация этого начала - грех против Духа Святого". Одним словом, оба раскольники, оба погубители старой России. Один, конечно, пострашнее (Петр I), зато другой - на 36 лет раньше.

Отстранив от власти Никона, царь конечно же проявил уже не восточную, а истинно имперскую политическую мудрость, однако на дворе была всего лишь первая фаза Империи и о жесткой политике пока ещё речь идти не могла. "При всей своей живости, при всем своем уме царь Алексей Михайлович был безвольным и временами малодушным человеком. Пользуясь его добротою и безволием, окружавшие не только своевольничали, но и забирали власть над самым "тихим" государем. Добродушный и маловольный, подвижный, но не энергичный и не рабочий, царь Алексей не мог быть бойцом и реформатором" (С. Платонов). В общем-то, тут и доказывать нечего, ведь в историю этот замечательный царь вошел под именем Алексея Тишайшего.

Парадоксальное соединение имперского мятежного темперамента и неизбежной в первой фазе мягкости, даже нежности, возможно лишь в неком мистическом, сновидческом, сомнамбулическом состоянии. "Несмотря на свой пассивный характер, на свое добродушно нерешительное отношение к вопросам времени, царь Алексей много помог успеху преобразовательного движения. Своими часто беспорядочными и непоследовательными порывами к новому и своим умением сглаживать и улаживать он приручил пугливую русскую мысль к влияниям, шедшим с другой стороны. Он не дал руководящих идей для реформы, но помог выступить первым реформаторам с их идеями, дал им возможность почувствовать себя свободно, проявить свои силы и открыл им довольно просторную дорогу для деятельности, не дал ни плана, ни направления преобразованиям, но создал преобразовательское настроение" (В. Ключевский).

Если бы первая фаза осталась без продолжения, то понять в ней что-либо было бы невозможно, настолько она лишена осмысленности, единства замысла и исполнения, даже планы её не столько планы, сколько намеки, предвестники приметы. Однако, прекрасно зная содержание второй, третьей и четвертой фаз, мы можем с удивлением обнаружить почти всем событиям имперского цикла начало в его первой, мистической, фазе.

В основном указывается связь между реформами Петра, потрясшими народную память, и их предвестьем в первой фазе. Философ Владимир Соловьев считал, что "Петр не только получил от старого порядка одно сознание реформ, но имел предшественников в этом деле, действовал ранее намеченными путями. Словом, он решал старую, не им поставленную задачу, и решал ранее известным способом". И то же самое, но другими словами: "Нова в реформе только страшная энергия Петра, быстрота и резкость преобразовательного движения" (С. Платонов).

Достаточно четко в первой фазе проглядывается будущее классовое строение русского общества, речь о создании единого высшего класса, соединяющего в себе военное и административное начало. "Алексей соединял свои самодержавные интересы с интересами служилых людей... служилым и приказным людям было так хорошо под самодержавной властью государя, что собственная их выгода заставляла горой стоять за нее. Кроме правительствующих и приказных людей царская власть находила опору в стрельцах, военном, как бы привилегированном, сословии. При Алексее Михайловиче они пользовались царскими милостями, льготами, были охранителями царской особы и царского двора" (Н. Костомаров). В 1682 году, уже при царе Федоре, было отменено местничество, сложная система занятия должностей, исходя из знатности начальника и подчиненного. "За уничтожением местничества должно было последовать явление, что все разряды служилых людей, без исключения известных родов, которые только вследствие местничества составили из себя что-то замкнутое, недоступное для других, все разряды служилых людей должны были составить одно сословие, одно тело с равными правами для всех его членов. Должно было явиться дворянское сословие" (С. Соловьев).

Пророчеством будущих гвардейских переворотов стал захват Софьей власти с помощью стрельцов (военного класса). Сама же Софья удивительнейшим образом предрекала преимущественно женское управление во всем имперском цикле. Восстание Степана Разина достаточно симметричным образом предсказывало восстание Емельяна Пугачева, недаром эти два восстания так прочно слились в головах советских школьников. Бунт Степана Разина "имел уже характер общегосударственной смуты. Он явился результатом не только неудовлетворительности экономического положения, как то было в прежних беспорядках, но и результатом недовольства всем общественным строем. Разинцы государственному строю противопоставляли казачий" (С. Платонов). (Именно недовольство строем более всего нравилось в этих бунтах советским историкам.)