Этот человек и после всего услышанного думал не о грозящих опасностях и лишениях, а подсчитывал будущие барыши.

– Спасибо,- ответил Кабни довольным голосом.

Олаф его больше не слушал, он нашел, что хотел, и теперь можно было возвращаться в лагерь.

В этом месте болото было менее отвратительным, грязи не было вообще, чахлые деревца росли чаще, создавая некое подобие леса, а под ногами вместо хлюпающей жижи ровным слоем простирался однотонный мшистый ковер. Следы преследуемого конунгом отряда были хорошо заметны на мягком зеленом мхе.

"Хоть этим везет",- подумал Торкланд и развернул коня.

Кабни последовал за ним. Уже совсем смеркалось, и Олаф погнал жеребца быстрее. Со стороны болот веяло каким-то первобытным холодным ужасом, парализующим волю. Страх на Торкланда не действовал, но он чувствовал его ледяное прикосновение и спешил к своим людям, боясь за них. Кабни несся следом. Он-то был подвержен людским слабостям и больше всего боялся сейчас отстать от славного воина и остаться один на один с расстилающимся по левую руку болотом.

Но наконец сквозь листву доброго леса показался отсвет большого костра. Страх отпустил свои ледяные пальцы.

Опасения конунга были напрасными. Огонь не только светил и грел, но и заставлял отступать ночной ужас болот. Во всяком случае, въехав в круг, освещаемый пламенем, Олаф перестал чувствовать холодное покалывание, да и конь, беспокойно ржавший на протяжении всего обратного пути, вдруг успокоился и прекратил трястись. Олаф запомнил это чудотворное влияние огня на враждебные силы и, стреножив своего скакуна, уселся к костру.

Мясо еще не дожарилось, но уже было близко к готовности. Две косули, истекая жиром, поджаривались на вертеле. Викинги стаскивали к огню прихваченный в деревне Робина эль. Этим добром каждый запасся в дорогу, кто сколько смог увезти. Вечер, похоже, выдался неплохой.

"Последний вечер на твердой земле",- подумал Тор-кланд, отхлебнувши из фляги. Его люди, кроме Кабни, еще не знали, что им предстоит.

Ужин затянулся до полуночи, и воины завалились спать кто где сидел, прямо у затухающего костра.

Уже третий день стояла солнечная погода, большая редкость для туманной инглендской земли. Но это исключение из правил только радовало Олафа. Он увидел в ясном дне благоприятный знак, посылаемый ему асами. Все-таки ступить на мрачную землю веселым погожим утром было куда приятнее, чем месить грязь при отвратительной погоде.

Отряд подошел к тому месту, где накануне король побывал в сопровождении еврея-советника, Торкланд, ехавший впереди, остановил коня и поднял руку.

– Слушайте меня внимательно, мои верные соратники,- торжественно проговорил он,- мы вступаем в совершенно неизведанные земли и с моей стороны было бы нечестно не предупредить вас, что страна, в которую мы идем, называется Пиктская пуща. Я не знаю, что нас там ждет, но могу смело сказать одно - здесь вы встретите больше опасностей, чем видели за всю жизнь. И самое страшное для нас, норманнов, то, что в Пиктской пуще, населенной неведомыми чудовищами и древними силами, нас подстерегает гибель не только достойная воина - от меча и с оружием в руках,-но и бесславная. Я даже не могу представить, как сражаются живущие в этих болотах монстры. Поэтому я говорю вам: кто не чувствует в себе достаточно сил, откажитесь от этого похода. Мне не нужны в пути трусы, ставшие обузой для хирда. Я прикажу, и Кабни выпишет грамоту, которую следует передать королеве. Никто из отказавшихся сейчас не будет подвергаться нападкам, он останется в моем хирде, и я вообще забуду об этом. Но если кто струсит в пути, пусть не взыщет, я сверну ему шею собственными руками. Торкланд замолчал, ожидая ответа.

– Я с тобой!
– первым выкрикнул Сигурд.

– И я, и я,- послышалось несколько голосов.

– Конунгу слава!
– раздался крик неугомонного Свейна.

– Слава! Слава!
– дружно ответил хирд. Настроение у людей было приподнятое, и никто не хотел возвращаться домой с пустыми руками. К тому же, если домочадцы узнают, что хирдман бросил своего конунга, даже не взглянув в глаза грозящей опасности, они просто наденут на него юбку и отправят к котлу варить-похлебку для свиней. И от позора не спасет даже королевское слово, сказанное в его защиту.

Видя такое единство в своих людях, Торкланд тронул поводья, и его конь шагнул на мягкую мшистую поверхность. Ехать было легко, конечно, копыта изредка проваливались, разрывая зеленый ковер, и в образовавшемся углублении появлялась вода, но двигаться шагом было вполне безопасно.

Отряд прошел уже более пяти миль, когда погода начала портиться. Солнце заволокли тучи, и в воздухе снова запахло привычной для Ингленда влагой.

– Вот и началось,- сказал сам себе Олаф. Однако его слова услышали все. Вокруг стояла просто пугающая тишина, копыта коней, зарываясь в мох, не издавали привычного цоканья, птицы молчали, если они здесь вообще водились, редкая листва на деревьях повисла в полном безветрии, тоже не нарушая всеобщей дремы. Поэтому каждый новый звук воспринимался как гром среди ясного неба, а тем более слова, сказанные голосом Олафа, пусть даже тихим. Воины заерзали в седлах.

Вместе с солнцем уходило и бравое настроение викингов. Кое-кто уже пожалел, что не остался в добром лесу Старого Сакса. Но, памятуя последние слова своего конунга, воины не подавали вида, боясь своего вождя в гневе больше, чем всех огненных великанов Муспелльсхейма.

Неожиданно раздался всплеск. Конь Торкланда по самую грудь провалился в черную жижу. Олаф вовремя соскочил с седла, благо что рядом оказалась кочка. Воины замерли на месте. Как выяснилось, королю просто не повезло, его жеребец угодил в яму. Вокруг был твердый мох.