Я бы всю их эту дикую псарню с ног на голову поставил.

Я бы…

––

Вечером вхожу в квартиру, снимаю пиджак. Подсовывают ужин. Проглатываю. Без удовольствия, потому что голодный, как волк. Уставший, как тот же волк.

Накидал в брюхо. Больше никаких потребностей.

Всё, что я могу делать дома, это лежать на диване после ужина. Повариха новая отлично готовит. Не то что предыдущая. Та была совсем дура. Тупая, как сибирский валенок. И почему все бабы такие дуры.

Не бабы – женщины.

Нет – бабы.

Есть хоть одна не дура? Наверное, нет таких.

Вроде и жена есть, и дочь, а все мне дурами кажутся. Может, это со мной что-то не так, а они нормальные?

Засыпаю. Быстро. Не успев как следует подумать, почему я так не люблю женщин.

Ну, и черт с ними. Какое мне дело до этого всего.

Управлять хочу. Власти хочу, больше, чем баб.

Дело. Дайте мне дело.

– Раиф.

Открываю глаза.

– Какого черта ты делаешь? – раздражает, но держусь, – я отдыхаю.

– Папа сказал…

– Достал меня твой папа, – я закрыл ладонью глаза, – боже, как он меня достал.

– Сегодня он мне звонил…

– Да он тебе каждый день звонит и спрашивает, как там твой неудачник муж ещё сидит на твоей шее?

– Нет, ты не понял, дай сказать.

– Ну, что ты хочешь, Лида, говори быстрее!

И почему она меня так раздражает в последнее время? Может, нам пора разводиться. Смотрю на неё и думаю, какого черта я вообще на ней женился. Чем она меня зацепила?

Понятно чем – папашей своим, министром. Ну, и собачьей преданностью. Но папашей больше.

– Папа сказал, что подписал приказ о твоём назначении.

Я быстро сел на диване, впился взглядом в вечно бледное лицо жены.

– Та-ак? И?

– Будешь директором приюта…

С дивана вскочил, подошел к жене, взял за плечи.

– Какого ещё приюта?

– Областного.

Я дернул жену на себя, сдавил тисками объятий.

– Лида, что ты говоришь, Лида?

– Да, сказал всё в твои руки, бюджет неограниченный, делай, что хочешь.

– Лида, я тебя люблю.

Глянул ей в глаза… сегодня можно и поцеловать.

– –

Остановил машину, глянул сквозь стекло на обшарпанное здание главного корпуса.

Да уж. Это ещё хуже, чем я предполагал.

Но это и не плохо. Чем хуже объект, тем интереснее будет с ним работать. Я создам в этом гадюшнике своё собственное царство. Тут я буду хозяином, человеком, который приказывает. Повелевает. Отдаёт распоряжения. Я тут главный. Я.

Здание оказалось не самым худшим, что ждало меня в этом заведении.

Хуже была атмосфера. Запущенность, гниль, страх. Небольшая тюрьма для трудных детей. Неугодных. Отбросов, не нужных обществу. Зона, отделённая высоким забором, правда без колючей проволоки.

Это угадывается не сразу. Не в первый день. Только проникнув сюда и пожив здесь, я понял, что значит затравленные взгляды и грозные поступи. Что значит отданные сквозь зубы указания и беспрекословное их выполнение. Одинаковая одежда, причёски, одинаковое выражение лиц. Одинаковые лица.

На лицах этих детей нет детства, нет веселости, непосредственности, нет свободы. Они ничего не ждут. Знают только это. Есть страх, затравленность. Есть напряженный, ожидающий взгляд из-под бровей. Есть желание подчиняться, делать так, как говорят.

Несколько дней я постигаю эту атмосферу. Впитываю кожей. Она не может просто улетучиться, разрушиться при моём появлении. Потому что несколько дней моего здесь нахождения я ничего не делаю, чтобы её изменить. Просто наблюдаю.

Медленно, постепенно во мне зреет цунами. Набирает силу, катится, тихой, неожиданно подползающей волной. Отсроченная, но запланированная ярость. Выжидающая, накапливающаяся. Вот-вот она должна обрушиться на их головы, но когда именно, я пока не знаю.

А случай однажды настал.

Несколько дней в странном ожидании. В этой напряжённой, гнетущей атмосфере. Оно тревожное. Ожидание плохого. Предвкушение беды.

И вот оно, случилось.

На шестой день. Тогда я ещё бегаю по инстанциям, подписываю документы на финансирование, на поставку стройматериала, на усиленное питание, на привилегии для выпускников.

Вечером я поздно возвращаюсь в свой кабинет, разбираю бумаги, составляю план действий на завтра.

Окна кабинета выходят на спальный корпус и порой в задумчивый момент я просматриваю туда, на одинокий фонарь, что светится над входом в темноте. После девяти дверь спального корпуса закрыта на засов изнутри. Воспитатели уходят, остаётся одна дежурная и вахтерша.