Шрифт:
– Еще раз повторяю, я понятия не имею, кто такой Сапегин. Почему вы пришли ко мне? – у меня подступает истерика.
– Потому что один из свидетелей подобрал возле машины ваш пропуск.
– Свидетель? Вам самому не кажется это странным, Дмитрий Валентинович?
– Карина Антоновна, где вы были прошлой ночью с двух до трех ночи?
– Здесь. Я была дома.
– Кто-то может это подтвердить?
Не знаю, во сколько ушел Макс.
– Возможно. А нельзя проверить камеры наблюдения возле этого самого «Парижа» и убедиться, что это была не я?
– Не учите нас работать, Карина Антоновна. Пока все. Возможно, нам еще придется поговорить, может, и у нас в отделении. Я попрошу вас пока никуда не уезжать.
Вальцов поднялся, забрал свою мерзкую папочку и отправился на выход.
– Но меня там правда не было! – следуя за ним, пытаюсь я все же донести свою мысль.
Я чуть не плачу. Вера в родную полицию у меня подорвана еще со времен гибели отца.
– Карина Антоновна, меня ваши красивые глазки не проймут. Вам бы как следует подумать о том, как подтвердить ваше алиби, если оно у вас действительно есть. Преступный сговор, причинение материального вреда… До свидания, думаю до скорого.
И ушел.
А я сползла на пол прихожей.
Когда прошло первое ошеломление, и заработал мозг, первый вопрос, который у меня возник: как он меня нашел. Допустим, на пропуске указаны фамилия, имя и название фитнес-клуба. Если Вальцов обратился туда, то ему назвали и отчество.
Но прописана я по другому адресу, а этот, Полинкин, я нигде не указывала.
Как-то странно это все.
И где это видано, чтобы следователь брал в работу улики непонятного происхождения?
И что за ересь наплел охранник «Амодея»?
Ясно одно, опять пахнет неприятностями.
Конечно, есть шанс, что полиция разберется. Но это если она захочет. А пока все выглядит так, будто меня наоборот хотят впутать. Если только не…
Ход моих и так нестройных мыслей рассыпается как карточный домик от телефонного звонка.
Незнакомый номер. Следователь, что ли, проверяет?
– Что, Карамелька, думала не достану? – я узнаю этот мерзкий, а теперь еще и гундосый голос. – Я тебя предупреждал, что ты пожалеешь? Тебе стоит хорошо поразмыслить, чем бы таким меня задобрить, чтобы никуда не загреметь.
Он бросает трубку, а я бросаюсь в панику.
Теперь понятно, чьи это происки.
Я как сумасшедшая мечусь по квартире. Мне хочется одновременно и спрятаться под кровать, и убежать из дома.
Теперь они точно знают, где я живу, знают мой номер телефона, наверное, знают, где живет моя мама…
Но я же ведь уже попросила Дениса!
Только тут речь идет о каком-то Сапегине, а фамилия Комолова даже не всплывала.
Мне надо с кем-то посоветоваться. С кем-то, кто крутится в этом непонятном для меня мире.
Юлька не подходит, ее совет я и так помню – стать любовницей Раевского.
Раевский! Олег! Что он там нес про «его девушку»?
Выглядываю в окно, его машины нет. Уже уехал.
Очень жаль, что он не оставил "своей девушке" номер телефона! Как борщ жрать, так пожалуйста! А как помочь – он умотал!
Не совсем справедливо, но мне сейчас не до сантиментов!
Может, просто подождать, пока Гордеев решит вопрос, и не паниковать?
Но не паниковать не получается. Я даже снова начинаю задыхаться, но мне удается взять себя в руки, потому что приступ напоминает мне о технике его лечения Лютаевым.
Макс! Он же здесь рядом. Всего двумя этажами ниже.
Наверное, он знает, что делать в таких случаях.
В этот раз я уже не мнусь. Хватаю ключи и бегом несусь вниз.
Макс открывает мне опять, словно только что оторвался от груши. И, кажется, он не рад меня видеть снова.
– Макс! Помоги! Мне нужна помощь?
Он приподнимает брови над колючим взглядом.
– Ко мне сейчас приходил какой-то следователь… – сумбурно начинаю я.
Лютаев молча открывает дверь шире, приглашая меня пройти.
Я до смерти рада, что он не захлопнул ее у меня перед носом, но общий настрой Макса я не понимаю. В том же напряженном молчании следую за ним на его кухню, повинуясь его жесту, усаживаюсь в давешнее кресло. И осознаю, что меня колотит.
– Помолчи пока, – это все, что я от него слышу, пока он заваривает чай.
Когда он протягивает мне кружку, я по запаху узнаю тот же самый успокаивающий сбор, что и в прошлый раз. Выхлебав половину, я понимаю, что больше не могу сидеть и молчать под недовольным взглядом.