– Сейчас, подожди, Насте позвоню… Настя! Отбой! Отпускай самолёт, пусть без меня летят.

Назаров кладёт телефон на стол рядом с собой, расстёгивает верхнюю пуговицу и ослабляет узел галстука.

– Да, – говорит он, внезапно меняя тон и становясь похожим на обиженного ребёнка, – из-за Острякова. Ты мне пообещал, что поставишь его директором, а сам вот Дарью Андреевну предпочёл.

Я напрягаюсь.

– Извиниться надо перед Дарьей Андреевной. Некрасиво повели вы себя. А про Острякова я уже говорил сто раз, и сейчас повторяю. Я его поставлю, когда мы все свои дела закончим. А сейчас мне ваш распильщик на хрен не нужен. У меня там мой собственный кризисный управляющий. А Острякова я могу пока замом коммерческого поставить. Пусть осмотрится, разберётся что к чему, а в генеральные после…

– Ставь коммерческим! Прямо сейчас.

– А Бажакина куда? – вступаю я. – Вы меня извините, но я его сейчас не могу уволить. Он прекрасно знает предприятие и без него я, как без рук буду. Новый человек пока войдёт в курс дела, полгода пройдёт. Мы не можем себе этого позволить. Тем более, сейчас идёт напряжённая работа по реструктуризации. В лучшем случае можем ввести должность заместителя коммерческого директора. Для вхождения в курс дела самое то, мне кажется.

– Смотри-ка, дерзкая какая. То сидела белая, как полотно, то вдруг перечить начинает, – широко улыбается Назаров, будто и не было никакого приступа бешенства, минуту назад. – Дарья Андреевна, не в службу, а в дружбу, дай мне две бутылочки вот таких, а то мне вставать тяжело.

– Даш, дай ему большую бутылку, пожалуйста.

Я сижу с краю, и мне не сложно, но я вообще-то не стюардесса, пусть бы этот боров сам себя обслуживал. Я чувствую себя уже гораздо лучше, но ничего, кроме неприязни, испытывать к Назарову не могу.

– Не-не, две маленькие.

Я встаю и подхожу к холодильнику. Достаю две маленькие, на один дринк, бутылочки виски и возвращаюсь к столу. Протягиваю Назарову. Он перехватывает мою руку одной рукой, а второй забирает свои бутылочки, но руку не отпускает. Он тянет меня, пытаясь усадить в соседнее кресло справа от себя.

– Садись-садись, посиди с дедушкой, дедушка не обидит, не бойся, а то, что вспыльчивый, так это от жизненного опыта.

Я бросаю короткий взгляд на Рыкова. Он недоволен, но не делает никаких предостерегающих знаков.

– Смотри, как он тебя вымуштровал, без разрешения к чужим и подходить нельзя, да?

Я сажусь в кресло напротив того места, где сидела до этого. Моя ладонь покоится между толстых ладошек Назарова.

– Ну, Сергей Михайлович, я же не солдат на плацу, чтобы меня муштровать. Просто Роман Григорьевич лучше вас знает, вот я и смотрю на него, а то вдруг вы наброситесь на меня, душить начнёте или ещё чего.

– Красотка, – говорит он, поворачиваясь к Рыкову. – Откуда столько везения, Роман Григорьевич? Да ещё и палец в рот не клади. Красивая, дерзкая, заводами управлять умеет. Далеко пойдёт, если из-под твоей защиты не выйдет. Но без тебя пропадёт. Враги сразу набросятся, а у неё много их будет, это уж точно.

Да уж, врагов я себе умею находить… Долго он ещё руку мою держать собирается? Сидеть так неудобно. Он снова поворачивается ко мне.

– Но я тебя в обиду не дам, если что. Ты меня держись. Лады? Ну, не дуйся ты, чего смотришь, как мышь на крупу? Давай мириться.

Куда что подевалось? Только что грозный и разгневанный властелин вдруг превратился в милого, но хитрожопого дедушку, который думает, будто его нелепые уловки могут провести внуков.

– Мы не ссорились.

– Ссорились-ссорились. Это я так ссорюсь. Насмотришься ещё. Нервишки, понимаешь, шалят, работа нервная больно. Ну давай, рассказывай.

– Я с вами не ссорилась, Сергей Михайлович, просто вы оскорбляли меня и пытались унизить без малейшего повода с моей стороны.

Зря я так, отольются когда-нибудь мне слова мои слезами горькими. Я выдёргиваю свою руку из лап губернатора и возвращаюсь на своё место напротив, рядом с Романом. Он накрывает мою руку своей и чуть заметно пожимает.

И от этого прикосновения я вдруг невероятно ободряюсь, будто он сказал мне, что я молодец или так держать, или что мы команда и вдвоём стоим против целого мира. Или может даже этим движением он даёт понять, что гордится мной, что любит меня и что я самое прекрасное, что у него было. Словами он такого никогда не скажет.

Наши глаза на мгновенье встречаются и его губы трогает едва уловимая улыбка, подтверждающая все эти предположения. В груди становится тепло, и я чувствую прилив нежности и думаю уже не о губернаторе, а о том, что будет, когда мы приедем к Роме домой.

– Да ладно, я же извинился, – говорит Назаров.

Ох бесит меня этот человек. Истеричный лицемер. То орёт, унижает, а теперь вдруг сюсюкает. От такого жди удара в любую минуту. Верить вообще нельзя.

– Нет, не извинялись. Вы меня мышью назвали.

– Ух ты какая, – умиляется Назаров, глядя так, будто я действительно его несмышлёная внучка, сказавшая какую-то милую глупость. – Ну, чего ты ждёшь-то от старика? Мы ж теперь в одной связке будем работать, так что зло друг на друга нельзя держать. Или что, хочешь прям, чтобы сказал «извините» да может ещё на колено встал?