Чувствуя себя крайне униженной, я дергаюсь, когда поворачиваюсь. Я не могу заставить себя наклониться.

Ремень хлещет меня по пояснице, боль такая сильная, что я, спотыкаясь, падаю вперед.

Ты называешь это мытьем унитаза? Я хочу, чтобы все желтые пятна исчезли.

Еще один удар попадает в то же место на пояснице, заставляя меня податься вперед. Я падаю на четвереньки.

Мой желудок громко урчит, когда я вцепляюсь в кусок заплесневелого хлеба, который Миша украл для меня. Тетя Надя продолжает бить Мишу кнутом, крича на меня, чтобы я съела все до крошки.

Чем дольше я буду есть хлеб, тем больнее она сделает Мише.

Я запихиваю в рот кусочек, покрытый синими и зелеными пятнами плесени, и жую так быстро, как только могу, пока слезы текут по моему лицу.

Я не знаю, сколько раз Карлин ударил меня ремнем и когда он остановился. С моим сознанием, застрявшим в прошлом, настоящего не существует.

Я отжимаю испачканную тряпку, которую мне удалось найти, и стараюсь быть как можно осторожнее, вытирая кровь со спины Миши.

— Прости, — шепчу я.

— Не так уж и больно, — бормочет Миша. — Со мной все будет в порядке. — Он смотрит на меня, пока я снова полощу тряпку. — Хлеб помог? Голова все еще кружится?

Я качаю головой, моя нижняя губа дрожит.

— Это не стоило того, чтобы тебя избили.

— Заткнитесь! — шипит одна из тетушек из открытой двери. — Ложитесь в постель и спите!

Я быстро ложусь рядом с Мишей, и мы оба закрываем глаза. Только когда я слышу, что шаги тети затихают вдали, я снова сажусь, чтобы вымыть Мише спину.

Я подавляю стон и, покачав головой, поднимаюсь на ноги.

— В следующий раз ты не сможешь встать, — угрожает Карлин.

Моя поясница горит, тело так сильно трясется, что мне с трудом удается доковылять до ближайшего дивана. Как можно осторожнее я сажусь. Я опускаю голову и обхватываю себя руками за талию.

Я слышу, как Карлин выходит из гостиной, и, закрыв глаза, борюсь с унизительными слезами, пытаясь осознать то, что только что произошло.

Униженная и напуганная, я злюсь на себя за то, что позволила всему зайти так далеко.

И лучше уже не будет. Если я ничего не предприму, то окажусь в браке с чудовищем, которое, вероятно, будет ежедневно избивать меня.

Это не жизнь.

Все во мне замирает, когда я поднимаю голову. Не думая о последствиях, я встаю и хватаю с пола свою шубу. Накинув ее, я иду к входной двери, даже не потрудившись оглянуться, чтобы убедиться, что никто не видит, как я ухожу.

Я не закрываю за собой дверь, а просто спускаюсь по ступенькам. Я иду по подъездной дорожке, пока не достигаю ворот. Схватившись за железные прутья, перелезаю через них и с глухим стуком падаю на землю.

Я жалею, что надела туфли на высоком каблуке. В сапогах было бы в сто раз теплее и удобнее.

Увидев вдали справа от себя огни города, я направляюсь в их сторону.

Только свернув на другую улицу, я позволяю своим эмоциям вырваться наружу.

Я должна была выхватить у него ремень и бить его до тех пор, пока он не умрет.

Должна была дать отпор.

Должна была отказаться от брака по расчету и ужинов.

И должна была позвонить Мише и рассказать ему, что происходит.

Мне следовало попросить помощи у Армани. Или даже у мистера Ветрова.

Я все еще дрожу, но теперь уже от холода и шока. И всепоглощающего унижения.

Достав телефон из сумочки, я издаю стон, увидев, что сигнала нет. Я слышу гул автомобильного мотора и, дико озираясь по сторонам, ища место, где можно спрятаться.

До сих пор я даже не обращала внимания на свое окружение.

Увидев, что я нахожусь на тихой улице, где в домах горит свет, а из труб валит дым, я спешу к ближайшему дереву и приседаю за ним.

Пару секунд спустя мимо проезжает старый седан. Я выдыхаю, задержав дыхание, и проверяю свой телефон, есть ли у меня сигнал.

Сердце бешено колотится, и отчаяние заполняет каждый дюйм моего тела.

Поднимаясь на ноги, я так быстро, как только могу, иду вверх по улице. Я постоянно оглядываюсь через плечо и выбираю укромные места, чтобы быть наготове, если мимо проедет другая машина.