Личная гвардия Селямета первая организовалась, но не пошла в лобовую атаку, а, определив пути отхода кабардинцев, и, послав быстрые разъезды в сторону войск Тохтамыша, чтобы предупредить в случае атаки основного воинства, просто стали ждать, когда кабардинцы, выполнив свою миссию, станут отходить. При этом воины Кабарды и не собирались ввязываться в ожесточенное сражение, и только заприметив объединение крымских отрядов, поспешили прочь.

Пики кабардинцев были сломаны о тела крымцев, лучники отложили луки, пистолеты разряжены. Не ждали северокавказские воины, что их ожидают одни из самых профессиональных воинов Селямета. Уйти удалось лишь десятой части из всех кабардинских героев.

Разозленные, решительные, желающие жестко покарать за свою растерянность и первую кровь, передовые отряды войска Селямета, двинулись в атаку. Остальное войско, которое не попало под удар кабардинцев, заразилось решительностью своих собратьев, и так же пошли вперед.

Кровь пролита. Путей решения конфликта миром, боле не существует. Теперь крымские воины, мало отличимые друг от друга, будут сражаться с остервенением, не задумываясь о том, что здесь и сейчас они кратно уменьшают мощь своего государства.

Еще не так давно крымские кони резвились на улицах Москвы, крушили лавки на Варварке, поджигали кузни на Неглинной, гарцуя и выкрикивая оскорбления закрывшимся в Кремле стрельцам и части боярства. Теперь же только глупый хан сможет надеяться на то, что ему удастся пройти к Туле и Кашире, не говоря о том, чтобы вновь спалить Москву.

* * *

Иван Мартынович Заруцкий нервничал, атаман не знал, что с ним происходит. И не было рядом психолога, который смог бы объяснить всю ту гамму чувств и эмоций, которую чувствовал вольный казак с безумно храбрым сердцем и с отсутствием чинопочитания. Мудрый священник мог бы понять и объяснить казаку, но слишком давно не исповедовался атаман.

В Заруцком боролись две стихии: любящий муж и буйный казацкий атаман. Побеждала первая ипостась. Особенно после того, как два дня тому пришло письмо от любимой жены Софии. Женщина, которая в предыдущем браке с нелюбимым мужчиной, либо долго не могла забеременеть, либо дети умирали, нынче вновь беременна. А еще давлело то, что пришлось взять фамилию жены. Второй, но все равно. И она выше по положению, а так в семье не должно быть.

Так что Заруцкий хотел забыть все свои эмоции в жесткой рубке с супостатом.

Нервное ожидание вестей, наконец, закончилось прибытием трех кассимовских татар. Атаман не знал, что это именно те татары, которые смогли подранить крымского хана, и весьма поднаторели в слежке и разведке в степи.

— Ну, что там? — нетерпеливо спросил Иван Мартынович.

Тон и интонации атамана не произвели на разведчиков сколь-нибудь сильное впечатление. Однако, об изменениях ситуации следовало срочно доложить, и не только Заруцкому, стоявшему передовым полком, но и Степану Ивановичу Волынскому, который взял на себя признанное вождями право отдать приказ степнякам на выдвижение.

Войско русского государя-императора и его вассалов заняло позиции в четырех часах от предполагаемого места сражения, сильно при этом рискуя тем, что при подходе к месту разворачивающихся событий, кони будут сильно уставшими и способными, в лучшем случае, на одну лихую атаку. Однако, нужно было найти золотую середину между вероятностью обнаружения и возможностью поучаствовать в сражении.

Заруцкий, на рысях, выдвинулся со своими казаками вперед, сильно опережая основное войско. Его задачей была атака с тыла войска Тохтамыша. Степняки же должны были атаковать войско Селямета.

— Быстрее! Быстрее! — подгонял Заруцкий своего коня, который большую часть пути до места сражения оставался заводным.

Атаман боялся, что не успеет, что кто-то из претендентов на крымский престол победит. И тогда можно получить вместо хаоса и неразберихи у крымчаков, организованный отпор и кровавое сражение. И пусть Заруцкий хотел драки, он еще больше, чем когда-либо, желал выжить. Так выжить, чтобы слава о нем в веках жила.

Хлипкий заслон перед обозом, казаки как будто не заметили. Но не ждал Тохтамыш удара в спину. Хотя ему доложили, что какие-то силы степняков, явно не крымцев, уже потому, что мелькают русские стяги, расположились в пяти-шести часах от места сражения. Крымский хан поставил все на сражение и уже не мог ничего предпринять, кроме, как биться с Селяметом до последнего.

Тохтамыш проигрывал эту битву. Часть его отрядов уже бежала. Верные воины сейчас совершали безумно смелую и отчаянную контратаку и нарвались на пушечные выстрелы османских орудий. Так что молодой человек, прямо сейчас терявший свое ханство, безмолвно взирал на то, как его личная охрана, в вооружение и выучку которой, Тохтамыш вкладывал большие средства, с лихвой отрабатывает потраченное серебро.

Заруцкий увидел скопление хорошо вооруженных крымских воинов. Это стало для атамана, словно красная тряпка для быка. Он шел сюда, чтобы захватить в плен собаку крымского хана. Атаман хотел, чтобы о нем больше говорили ни как о муже знатной княжны с большим богатством, а как о том воине, который пленил самого хана. С его именем на устах казачата будут играть в свои игры, а в Москве, еще помнящей разорение от крымских набегов, станут славить великого воина.