Не ограничиваясь ток-шоу с Моисеем, офицеры гуляли по левому берегу Двины, где началось оживление: к ней таскали плоты, чтоб к окончанию ледохода спустить их на воду, соединить и тем самым связать Полоцк с Центральной Литвой наплавным мостом.

Только за целый грош (серебряную монету) Глеб сторговал, чтоб соединили жёстко два плота и перевезли их повозку с лошадьми как на пароме. До того смелый мужик на долблёной лодке, здесь такие называли «човен», переплыл реку, уворачиваясь от льдин, и протянул длинный канат на тот берег.

Заказчиков транспортировали в два приёма: сначала телегу, потом лошадей, Глеб с Генрихом стояли и успокаивали животных, тревожно всхрапывающих каждый раз, как льдина била о плот, он раскачивался, и перспектива омовения в ледяной купели представлялась очень вероятной. Мужички, тянувшие канат, получили по медяку сверх обещанного и, похоже, готовы были рисковать жизнью на этих условиях хоть каждый день.

К вечеру того же дня, когда стемнело, колёса телеги простучали по бревенчатым мостовым, заставив путешественников проклинать тряску, пробирающую до каждого позвонка. Остановились у монастырских строений — той самой униатской братской школы.

— Прикинь… Это же учитель детей Алексея Михайловича! Писал учебник для Петра Великого! Эх… Занесло бы нас лет на пятьдесят позже.

— Генрих, та эпоха, говорят, была ещё жёстче, чем нынешняя. И в это время, предвоенное, Кирилл умудрился во что-то вляпаться. Надеюсь, в Полоцке найдём следы. А попал бы в мясорубку петровских войн… Пошли, Генрих. Сделаем своё дело — и домой. К интернету, пицце и автомобилям.

— А также к одной ноге и старческой отдышке.

Пока обе нижние конечности, здоровые и молодые, оставались в его распоряжении, капитан легко спрыгнул с облучка. К степенности, больше подходящей монаху, пусть даже живущему в миру, он не привык да и не собрался привыкать.

Аудиенцию у дидаскала они получили моментально, вот только монах Симеон, внимательно выслушавший обоих в церковном дворике, никакой радости от знакомства не высказал. Худой, скуластый, в чёрном монашеском одеянии с клобуком на голове, он мало походил на свои портретные изображения в книгах.

— Уезжайте, братья. Ночлег будет вам. А как только мост наведут — в добрый путь.

— Как так, брат… — взмолился Глеб. — Мы полгода затратили, чтоб добраться в Полоцк.

— Понимаю. Но, Господь свидетель, время выбрали негодное. Третьего дня другой пилигрим с Захода, его мы приняли и привечали, как тать в ночи вздумал украсть крест самой Ефросиньи! Его поймали прямо в соборе, отделали не по-божески, теперь ждёт суда в ратушной тюрьме. Бог милостив, но магистратский суд — нет. Ждёт злодея дыба и петля. А вы, иноземцы, что в самом деле замыслили?

— Готовы поклясться, брат, на Святом Писании и перед Распятием Христовым, что нет в наших помыслах ничего дурного! Тем паче — кражи святыни литовской, — заверил Глеб, Генрих истово поклонился.

— Чудные у вас речи и манеры… Верю, что издалека. После заутрени продолжим беседу.

— Суровый поп, — шепнул капитан. — Так это сейчас, пока молодой. Вот возьмётся за деток Алексея Михайловича ежовыми рукавицами, я не удивляюсь, откуда у Петра Алексеевича садистские наклонности.

— Он старших детей учил, насколько я помню, — возразил Глеб. — К петровскому воспитанию так, с краю… Хотя мы уже увидели различия с тем, что знали. Например, про возвращение брата Симеона, — они шли следом за монастырским служкой, показывающим дорогу к келье. — Хорошая новость, что лейтенант Мазуров жив.

— Плохая, что недолго. И как к нему пробраться — задачка с неизвестными. Тем более отец Симеон намерен нас вытурить. Чот мы ему не глянулись.

— Ну, он же не Софья, запавшая на тебя с первого взгляда. Всем мил не будешь.

Тем временем стемнело. Получив в свое распоряжение монастырскую келью, разумеется, без замков и ключей, это не гостиница, здесь «Бог хранит», прибывшие позаботились о лошадях и повозке.

Пришло время вечерней службы.

— В теории, нам уместнее всего было податься к иезуитам. Благо есть гродненский опыт общения с ними, — прикинул Глеб. — Но кинуть барахло у униатов, а самим дуть к католикам — такая себе идея.

— Думал, Симеон окажется лояльнее. Менял конфессию, это же учит быть терпимее…

— Вот. Я ему втолковывал: мы стали у себя в Массачусетсе католиками лишь потому, что духовный пастырь имелся единственный — католический. Была бы у нас община православная или протестантская, кто же младенца спрашивает о вере, когда его крестят? Ответил: «Бог един».

— И нет Бога кроме Аллаха, а Мухаммед пророк его, — это Генрих произнёс только сейчас, религиозную толерантность Симеона до такой степени он не испытывал. — Айда в Богоявленский. Наша инаковость там объяснима, а если забредём к католикам, снова посыплются вопросы: чо молитесь не так, креститесь без должного рвения. Заодно перед ним засветимся.

Если будущий стихоплёт, воспевавший винопитие, а гораздо чаще — величие русского царя, не обратил внимания, то молившиеся рядом униаты зыркали с подозрением, но молчали.

Поскольку суд и казнь в эти светлые времена — дело быстрое, после молебна отправились на рекогносцировку.

Ночной Полоцк практически обезлюдел, ставни в окнах закрылись, свет внутри стен Верхнего замка пробивался только на первых этажах, где не закрылись таверны, кабаки и прочие питейные заведения. Пара встреченных стражников не произвела никакого грозного впечатления, оба не совсем трезвые, монахов они просто проигнорировали.