Но, думается, самым серьезным просчетом Дарвина было то, что он не обратил внимание на работу некого августинского монаха из моравского города Брно, который десять лет пытался на грядках с горохом разгадать сокровенную тайну жизни. Звали монаха Грегор Мендель и установил он, что факторы, управляющие наследственностью у гороха, стабильны и неизменны в поколениях. Они не «разжижаются» и не смешиваются друг с другом, а раз за разом выскакивают вновь и вновь, как чертик из табакерки, являя миру свое скрытое существование в виде белых цветков и сморщенных горошин.

Мендель установил, что если в скрещивание вступает пара признаков, например, красные и белые цветки горошка, то в первом поколении все цветочки будут красными. А во втором на каждые три красных цветка будет приходиться один белый. Подавляемый, рецессивный признак вновь проявляется в отношении 1:3. Подобное распределение Мендель назвал расщеплением. Расщепление 3:1 стало «фирменным» знаком трудолюбивого монаха, который сумел вырваться вперед всей науки чуть ли не на полвека. Никто в европейской науке — и Дарвин в том числе — не сумел его в то время понять. Понадобилось еще целое поколение ученых, а то и два, чтобы «августинское» послание дошло до их сознания. Только в самом начале нашего века Менделя переоткрыли вновь.

Началась эпоха «бури и натиска», связанная с рождением генетики — науки о наследственности и ее факторах-генах. Уже тогда можно было говорить и о химической природе генов, поскольку нуклеин был выделен швейцарцем Ф.Мишером тогда же, когда Мендель проводил свои опыты. На нуклеин в 1879 году обратил внимание известный немецкий химик А.Коссель, который получил за его изучение Нобелевскую премию в 1910 году.

Однако нуклеиновая природа гена не признавалась еще долгие полвека! Ученые считали, что ген имеет белковую природу. Определение «жизнь есть способ существования белковых тел» довлело над их умами. Надо отдать должное классикам марксизма, которые неплохо разобрались в дарвинизме. Маркс писал, что учение Дарвина «изложено грубо, по-английски, но дает естественно-историческую основу». В этом с ним был солидарен другой немец — патолог Рудольф Вирхов, который говорил, что «организм есть республика клеток». Патолог, объявивший кости неандертальца чуть ли не останками казака, умершего после похода русских на Париж в 1913 году, называл дарвинизм «имперским учением», подчеркивая тем самым иерархический образ мышления Дарвина, которое формировалось в викторианской Англии.

Даже сторонник Дарвина немец Э.Геккель писал, что «дарвинизм тенденция аристократическая, никак не демократическая». Дарвинизм ведь провозглашал выживание лучших и наиболее приспособленных.

Не обошел эту проблему своим вниманием и такой мыслитель, как Лев Николаевич Толстой, который писал в своем письме, обращенном к детям, 1 ноября 1890 года: «Взгляды ваши на дарвинизм, эволюцию и борьбу за существование не объясняют вам значения жизни и не дадут руководства к действию». Еще более определенно наш писатель выразился в письме к Ганди: «Если мы хотим, чтобы кротость и любовь взяли верх над гордыней и жестокостью, мы должны отбросить (разрядка моя — И.Л.) дарвиновский взгляд на природу!»

Князь П.А.Кропоткин, известный революционер, опубликовал в 1902 году книгу под символическим названием «Взаимопомощь», в которой во многом повторил взгляды Н.Я.Данилевского, еще в 1875 году выпустившего в Санкт-Петербурге книгу «Дарвинизм. Критическое исследование» в двух томах.

Данилевский говорил о труде Дарвина, что это «кредо явно британского „национального типа“, чисто английская доктрина.

Естественный отбор своими корнями уходит в войну всех против всех. Это гоббсовская теория политики, экономическая теория Я.Смита. А Мальтус приложил тот же принцип к исчислению народонаселения.

Таким образом, Дарвин распространил теорию политэкономии и парциальную теорию Мальтуса на органический мир».

Начало нашего века совпало не только с потрясением основ науки о живом, но и с самыми разными социальными потрясениями. Это было время, когда зашатались королевские и царские троны, когда люди стали думать более свободно и независимо. Даже спокойная стратиграфическая геология Лайеля, описывавшая постепенно возрастающие пласты земной коры, была потрясена «мобилистом» А.Вегенером. Этот немецкий геофизик выдвинул в 1915 году гипотезу о том, что материки нашей планеты находятся в постоянном движении, чему свидетельство зеркальное отражение Южной Америки и Африки.

Такое совпадение выступа и впадины еще называют комплементарностью, или дополнительностью.

Комплементарность широко распространена в живой природе: комплементарны друг другу два пола, кисти рук, антитело и антиген, белок р120 вируса иммунодефицита человека и молекула белкового рецептора Т4 лимфоцита-хелпера, поражаемого вирусом, а также ключ и замок, рука и перчатка.

О комплементарности впервые заговорили выдающийся физик-теоретик Н. Бор (правда, в годы борьбы с космополитизмом этот его термин физики стали переводить как «дополнительность», но биологи познакомились с комплементарностью лет на тридцать позже, когда переводить уже не было надобности). Бор говорил о комплементарности свойств частицы-волны, утверждая случайный, статистический характер явлений в природе.

О том же самом говорил и Мендель, но его не поняли. Не понял Бора и Эйнштейн, который говорил, что мир детерминирован, то есть характер процессов заранее предопределен. «Бог в кости не играет», — говорил, возражая Бору, Эйнштейн. Спор их разгорелся на Сольвссвском конгрессе в 1927 году.

Победил в конце концов Бор.

Трудно поверить в совпадение, но подобный же спор в том же 1927 году разгорелся и у генетиков. Т.Г.Морган, создатель хромосомной теории наследственности, утверждал неизменность гена и предопределенность развития. А его сотрудник Г.Меллер, наладивший «промышленное» получение мутаций, то есть наследственных изменении гена у дрозофилы — плодовой мушки, — с помощью рентгеновских лучей, стал говорить о случайном и статистическом характере этих процессов. И хотя наука сейчас может вызывать мутации в нужном ей месте и в нужном гене, все же случайность изменений гена не вызывает сомнений.