И снова больно. И снова острые, отравленные иглы прошлого вонзаются в сердце, отравляя и медленно убивая. Невозможно закрыться и спрятаться.

— Я всё ещё помню наш первый поцелуй, — он тоже смотрит в глаза, продолжая терзать мою душу. Осторожно стирает большими пальцами слёзы с моих щёк.

Не шевелюсь и, кажется, даже не дышу. Я сейчас морально обнажена и уязвима. Я совершенно разбита и уничтожена. Не осталось ничего, ни одного столпа не уцелело. Всё снесло стихией моей болезненной любви к этому мужчине.

— Я храню его вот здесь, — он берёт мою ладонь и, накрыв своей, прижимает к груди, где бьётся его сердце. — Я до сих пор помню его вкус. Родная… — мучительно стонет, вспарывая мои вены одной интонацией, и упирается лбом в мой лоб. — Прости, что не пришёл раньше. Что поверил… Я думал, ты счастлива. Ты улыбалась. А мне… Мне хотелось, чтобы ты была счастлива, Ир. Прости, что оказался слеп… Я виноват.

— Ненавижу, — повторяю по инерции, но уже не так уверенно. Жалобно всхлипываю. — Как же я тебя ненавижу! Зачем ты только появился в моей жизни?!

Он улыбается. Устало и горько, но не отвечает. Вместо этого зарывается пальцами в волосы и за шею притягивает меня к себе. Не успеваю среагировать, когда его губы накрывают мои поцелуем. Горячим и жадным. Таким долгожданным и неистовым. Меня обжигает волной кипятка и бьёт разрядом прямо в сердце. Забытые ощущения просыпаются, колючими мурашками стекают по позвоночнику и запускают крошечные импульсы по нервным окончаниям.

— Ведьма моя, я не могу изменить прошлое, — хрипло шепчет Ворон мне в губы. — Но дай мне шанс сделать тебя счастливой в настоящем и будущем.

Он говорит что-то ещё, но я уже не слышу. Голова кружится, в ушах звенит. Ноги ватные, подгибаются, и я куда-то лечу, но никак не могу упасть. Невесомость. И голос до боли родной и любимый:

— Ира, родная, что с тобой? Ира!

Темнота медленно поглощает меня без остатка и отключает.

Ворон

— Твою ж мать! — подхватываю её на руки и несу в комнату.

Осторожно укладываю на кровать и быстро возвращаюсь на кухню. Зная, где у Мирного аптечка, достаю, вываливаю всё на стол. Разворачиваюсь, обшариваю полку. Нашатыря нет.

Бегу обратно к Ире, прикладываю пальцы к шее, нащупывая пульс.

Рожа горит от её жестких пощёчин. Внутри тоже всё горит, но я был готов к чему-то подобному. Ей нужно было прокричать всю свою боль и обиду.

— Давай, Ведьма, приходи в себя, — прошу её.

Моё «заклинание» работает. Ира открывает глаза, но взгляд ещё совершенно расфокусированный. Беру её за руку, подношу к щеке и трусь щетиной о тыльную сторону ладони, веду носом, вдыхая глубоко в себя въевшийся запах лекарств, мыла и крема для рук. Самый лучший запах, её…

Смотрю, как из уголков глаз снова стекают слёзы. Теперь не истеричные, тихие. Стираю капли пальцем, слизываю соль, чтобы чувствовать ещё и вкус той, что навсегда моя. Переворачиваю, веду по шрамам, начинаю тереть, словно это как-то поможет избавить её от них.

Ира пытается высвободить руку, но я перехватываю крепче, стараясь не причинять боль. Качнув головой, целую побелевшие со временем полосы, как в нашу первую ночь целовал шрамы на её бедре.

— Я тогда жить не хотела, — хрипло говорит она, отвернув от меня лицо. — Это было отчаяние. Настолько сильное, что я не могла дышать. Мне казалось, я уже умерла, надо лишь уничтожить оболочку, чтобы она никому не досталась. Чтобы меня не растерзали шакалы, называвшие себя моей семьёй. Когда ты исчез, ничего не осталось. Ты был… Паша, — резко поворачивает голову и смотрит на меня с бесконечной болью в глазах, снова назвав по имени. Сама же нервно смеётся, заметив это. — Ты был всем в тот момент. По-настоящему всем. Надеждой, шансом. Единственным, кто смотрел на меня и не смеялся над увечьями. Ты был глотком свежего воздуха. Я тебе безоговорочно верила. А ты исчез… — всё время облизывает пересохшие губы.

Ухожу за водой. Возвращаюсь, помогаю ей сесть и вкладываю в ладони стакан. Сам устраиваюсь на полу, прислонившись спиной к стене.

— Потом была пневмония и про беременность узнала. Я ведь тогда могла сделать аборт, представляешь? Врачи настаивали. Говорили, не выношу, ребёнок инвалидом родится. А ребёнок был твой. Я бы ни за что не смогла его убить, как бы сильно я на тебя не злилась. Чтобы сохранить сына, пришлось снова приносить жертву Вселенной. Я пошла на сделку с Асадом. Отдала ему всё. Свою свободу, своё наследство от отца, от родной матери, подписала брачный договор, в котором был страшный пункт о том, что мой сын останется с Юнусовым при разводе. Какая разница, Паш? Если Егор жив! Правда ведь? — она мелко дрожит, а я боюсь спугнуть эту откровенность.

Сижу, вдавливаясь лопатками в стену, и едва дышу, потому что каждый вдох равносилен битому стеклу, режущему лёгкие. Потому что сердце работает на износ и меня самого трясёт, но я не могу ей это показать. Я должен быть сильным, чтобы она чувствовала во мне опору.

— Чтобы я точно была послушной, — продолжает Ира, — Асад показал мне папку с компроматом на тебя и Рустама. Так я попала в капкан длиной в шестнадцать лет. Поначалу всё было даже неплохо. Юнусов увёз меня в другой город, не трогал всю беременность как муж. Мне было плевать, с кем он проводит время, я в глубине души продолжала ждать тебя. Родила Егора, выхаживала, лечила. Что вышло в итоге, ты видел.