Нет, не посмеют тюремщики меня придушить, понял Цитрус. Побоятся неприятностей и судьи Цуккермейнстера. Скорее отправят запрос на возвращение заключенного в суд и осуждение по новой статье.

— Девочки, говоришь? — переспросил Эдвард.

— Ну да! — лицо Дылды сделалось мечтательным. — У меня никогда не было ста рублей. Но я точно знаю, богатые коски хорошо проводили время. Пятьдесят рублей охране, пятьдесят — девочке…

— Цены ломовые, — расстроился Цитрус. — Ладно бы еще девочке, если она того стоит. Но охране-то за что?

— Тут не свобода, — вздохнул Дылда. — Ну а мне, вообще говоря, больше по душе резиновые женщины. Резиновая девочка говорит только то, что записано в программе, не пытается от тебя ничего добиться. Ей не нужно платить каждый раз, особенно если она твоя собственность. И охране ничего отстегивать не надо. Словом, я хочу купить себе маленькую лапочку, такую, как мне одалживал когда-то Мишка Жаба. Его помещали в карцер на три дня, и он отдал свою любимую мне — на сохранение. Чтобы другие коски ее не порезали — не все любили Мишку и отомстить ему могли самыми жестокими способами. Это были лучшие три дня в моей жизни!

Цитрус поморщился. Такие откровения вызвали у него неприятные чувства.

— А потом он бил ее по лицу за то, что она ему со мной изменяла, — продолжил Дылда. — Хоть я и говорил, что взял ее насильно. Так ведь оно и было? Она, в конце концов, меня ни о чем не просила… Ну и пришлось мне хорошенько врезать Мишке по печени. Чтобы не обижал слабых женщин. Он, кстати, даже не умер — я же вполсилы его приложил. Его перевели в другую камеру — специальную, где инвалиды содержались, а меня, после карцера, тоже перевели. В другую колонию. Так что мы больше никогда и не увиделись с ним. И с его девочкой.

Эдик потряс головой.

— Вы дрались из-за резиновой бабы? — переспросил он. — Потому, что тебе не понравилось, как этот Мишка Жаба, будь он неладен, с ней обращается? Я всё правильно понял?

— Разве ж это драка? — хмыкнул Дылда. — Я просто дал ему в печень один раз. Потому что он был неправ. А он меня бить не посмел. Упал возле стены. И ничего больше не сказал. Только тихо так попросил доктора позвать. Я его спрашиваю: «Ты уверен, что доктора, а не священника?» Пошутил. А он заплакал чегой-то… Ну и мне стало его очень жалко. Я тоже заплакал…

— Понятно… — протянул Эдвард. Он сделал для себя некоторые выводы и решил, что с Дылдой следует себя вести осторожнее — неизвестно, что в тот или иной момент придет этому слабоумному в голову.

В коридоре послышались шаркающие шаги, скрип, какие-то подозрительные стуки. Цитрус изменился в лице. Любая активность на пересыльной станции казалась ему подозрительной. А вдруг его решили повесить на специальной переносной виселице? Чтобы потом представить его гибель как самоубийство. И послали осуществить приговор какого-нибудь хромого палача…

Воображение у Цитруса всегда было очень богатым, он даже вспотел от дурного предчувствия. Бросился к Дылде и запричитал:

— Мой большой друг! Не дай меня в обиду! Это меня вешать идут! Хромые палачи!

— Да ну? — удивился Дылда. — Быть этого не может! Вешать?! Прямо здесь?!

— О, ты не представляешь, кому и сколько я задолжал! Убить меня хотят все! Не дай пропасть, друг! Мочи всех, кто будет входить в камеру.

— Нет уж, — вздохнул Дылда. — Я не могу.

С этими словами он подошел к стене, уперся в нее лбом и положил руки на затылок.

— Ты позволишь, чтобы нас убили просто так? — Цитрус даже всхлипнул.

Из динамика над дверью раздалась команда:

— Лицом к стене, руки на затылок!

— Сделай так, как просят! — обернулся Дылда.

— Вот ведь, — вздохнул Цитрус. — Но зря ты думаешь, что они пощадят тебя, раз ты такой трусливый!

Впрочем, трепыхайся не трепыхайся, что им стоит справиться с Эдвардом Цитрусом, одноруким инвалидом? Пусть всё пройдет быстро…

Он подошел к стене, так же, как Дылда, уперся в нее лбом и положил руки на затылок. Стало грустно — в который раз за этот день…

— Если бы ты не послушался, они прошли бы мимо, — объявил Дылда. — И пришлось бы ждать еще неделю. А то и больше.

Эдик начал понимать, что за дверью, скорее всего, не палачи. Дылда ждал этих людей. Они приходили сюда не в первый раз. Но кто же они?

Раздался лязг засова, дверь распахнулась, и дребезжащий голосок прокаркал:

— Хорошие ребята, умные ребята! У вас есть денежки?

— Можно повернуться? — поинтересовался Эдвард.

— Поворачивайся, дружок! Ты же не станешь накатывать на доброго дядюшку Эндрю?