Операционная сестра, с которой нас что-то связывало, чуть ли не бегом сорвалась с места.

Я стоял и держал ранорасширители.

Руки у меня были заняты, а голова — свободна. Это — если со стороны посмотреть. На самом деле я... в свои детские мечты окунулся.

Вроде и взрослый мужик, а вот тут о том, о чем в детстве мечталось вспомнил.

Уханькали работой мужика...

Так операционная сестра о своем отце сказала. О хирурге. Хорошем, настоящем хирурге.

Тратил-тратил он себя на своих пациентов и кончились у него жизненные силы. Свалился с инфарктом во время операции.

Выживет? Нет? Пока сказать трудно.

Операционную санитарочку Марию Васильевну посылали в реанимацию узнать — как он там. Вернулась она с ответом, что стабилен, но это в настоящий момент стабилен, а мы-то знаем, что в любой момент что угодно может случиться.

Хирург как солдат на фронте, его год за три, а то и за пять надо считать. Жизнь всё время на пределе, как по натянутому канату под куполом цирка без страховки он ходит. Вроде сам лечит, а не его, а вот так в конечном счёте получается.

Уханькали...

Не уханькали — сам, по своей собственной воле уханькался. Добровольно и без принуждения.

Так вот — о детских мечтах.

Есть люди хорошие и люди плохие. Так мне в детстве казалось. Всех полутонов и ряда обстоятельств я тогда не замечал, соображения имел не много. Черное — белое. Хороший — плохой. Всё. Точка.

Так вот, мечталось мне тогда научиться от плохих людей хорошим годы жизни отдавать. Взять, допустим, десять лет от плохого и передать их хорошему. Пусть дольше живёт и всем пользу приносит.

От убийцы — милиционеру, от грабителя... тому же доктору.

Вот сейчас бы Петровичу от какого-то плохого человека годы взять и отдать...

Кстати, эти детские мечты определенную роль сыграли, когда я думал кем стать.

Вот и стал. Доктором, хирургом, а потом — санитаром.

Стою сейчас и держу ранорасширители.

Руки — заняты, а голова свободна.

Детские свои мечты вспоминаю...

Глава 9 Где я тут живу?

— Вас, молодой человек, я попрошу остаться.

Незнакомый хирург подмигнул мне.

Весело ему... Петрович в реанимации, а он зубы скалит...

Впрочем, зубов хирурга мне под его маской не было видно.

— Ну, вот и мне честь выпала... А, то — всё с заведующим да с заведующим наш санитар-орденоносец оперирует...

Хирург опять мне подмигнул.

Мля... Расподмигивался...

Сменивший Петровича посвистывая проводил ревизию брюшной полости.

Что свистит? Денег ведь не будет...

— Шить, — коротко бросил хирург операционной сестре.

Дренажи он уже поставил. Теперь выходить из брюшной полости надо.

Со стола стреляного мы сняли нормально.

— Не размываемся. — в операционную заглянула голова в белом.

— Что там ещё? — зевнул хирург. Ночь всё же. Все нормальные люди в это время давно уже спят, третий сон видят.

— Холецистит.

— Ну, как всегда — три аппендицита, два холецистита... — шутник-хирург продолжал быть в своем репертуаре.

— Жив ещё? — это уже ко мне его вопрос был обращен.

— Жив, — отозвался я. — Почти.

В моей голове всё вертелось — почему он меня орденоносцем назвал? Санитар-орденоносец — так и сказал.

— Никого больше не зовите. Мне Сережа поможет, — объявил хирург состав операционной бригады на холецистэктомию.

Голова в белом покинула пределы операционной.

Мы поменяли перчатки, хирург ещё покурил с зажима. Я такой вольности себе не позволил.

Уже посветлу я выполз из операционной. После холецистита, хирург как накаркал, была ещё аппендэктомия.

— Кожу сам шей. — хирург так в очередной раз зевнул, что чуть челюсть себе не вывернул. — Сил уж моих нет...

У него их нет, а у меня есть?

Оказалось — были.

— О, хоть сейчас на портняжную выставку, — сказал стоящий напротив меня и опять подмигнул.

Что, глаза у него ещё мигать не устали?

Спина у меня не гнулась, плечи болели, роба — хоть выжимай.

Поспать перед новой сменой мне удалось пару часиков и всё. Кто-то бы это посчитал ненормальным, но в больницах такое — в порядке вещей. Отпашет человек сутки и снова к станку...