На звонки он не отвечал, дома его тоже не оказалось. Мать Рафаэля сказала, что он еще не вернулся из университета. Но если мой друг не на лекциях в вузе, не в храме, то где же? Насколько я знал, друзья у него были только в Ордене. И вдруг я понял, где искать Рафаэля. Когда я спросил у его матери о племяннице Александре, та сразу же припомнила, что сын действительно в последние дни навещает в больнице двоюродную сестру.

– Какие-то подонки избили Сашу и ее друзей, когда они отдыхали на природе, – добавила она.

Ох, знала бы эта женщина, какими богохульными делами занималась ее племянница со своими дружками-еретиками во время этого «отдыха на природе»… Я не стал ей об этом рассказывать – лишь спросил, в какой больнице лежит племянница и в каком отделении.

Рафаэль и правда оказался там. Я соврал на проходной в больнице, что пришел к родственнице, и меня без проблем пропустили. Когда вошел в палату, увидел там своего друга: он сидел у постели больной. Лежащая на кровати девушка с бандажом на шее, заметив меня, заволновалась, как-то вся подобралась. На мне остановился ее взгляд, в котором была смесь страха и ненависти. Я же вдруг вспомнил это лицо: ночь, отблески костра и девица, ставшая у меня на пути; я хватаю ее за патлы и швыряю на землю…

Девушка с презрением отвернулась, насколько ей позволял сковывающий шею бандаж. Рафаэль же, наоборот, заметив ее реакцию, посмотрел в мою сторону. И, похоже, не удивился, увидев меня.

– Ссориться пришел? – спросил он.

– Поговорить. Для начала.

Рафаэль кивнул, шепнул сестре: «Я скоро вернусь», встал и махнул мне рукой – пойдем. Мы вышли в коридор, встали подальше к окну, где не было людей.

– Что ж, говори, – начал Рафаэль. – Только прежде я скажу. О том, что не вернусь в Орден. И это не обсуждается. А еще я совершенно не жалею о том, что сказал вчера, и подпишусь под каждым своим словом. И если цель твоего прихода – переубедить меня, то не утруждайся. Я прекрасно знаю все те аргументы, которые ты можешь привести. Мой ответ – нет!

Я несколько опешил, так как действительно, пока шел сюда, заготовил целую речь. Я мог сказать ему о том, что мы – избранные защитники мира и веры. О ереси, которая переполняет мир, и о том, что, кроме нас, ее некому искоренить. Наконец, об обете, который он дал и который теперь нарушил. Но вместо всего этого я лишь растерянно пробормотал:

– Магистр сказал…

– Значит, дело лишь в этом? – усмехнулся Рафаэль. – В том, как отнесется к этому отец Пейн? Да только именно из-за него я и не могу остаться в Ордене! Как я вчера сказал, мне не нравятся наши методы: эти так называемые рейды, которые по сути своей – карательные операции. Не нравится то, что мы называем себя воинами Христа – а сами же творим чуждое его заветам; что наш Орден зовется Братством Света, но за ним тянется темный след… Молчи! Не возражай, все это так! Просто подумай об этом на досуге, когда выдастся свободная минутка между избиениями так называемых неверных. Но я тебе больше скажу: все это – он! Братство – это отец Пейн! Именно он направляет нас по этому пути, называя его путем правды и истины. Вот только все эти годы с момента моего прихода в Орден я постоянно ощущал, что неправ, а мои поступки – ложны. Теперь же я окончательно убедился: мне с магистром не по пути.

– Ему это не понравится. Опасно наживать такого врага.

– В том-то все и дело, – покачал головой Рафаэль. – В страхе! Я давно ощущал неправильность наших поступков, но не признавался в этом лишь потому, что боялся. Боялся, как к этому отнесется магистр. Да только вчера один человек показал мне, что воля и вера сильнее страха. Он напомнил мне о тех, кто принимал муки, отстаивая свои убеждения, – о тех, кого мы называем святыми. И я впервые ощутил, что не боюсь. А потому открыто говорю: мне плевать, как отнесется к моему уходу отец Пейн! Можешь так ему и передать!

Меня передернуло даже при мысли о том, как я все объясню магистру. Рафаэль заметил это и сказал:

– Вообще, мне не нравится, что в нашей вере многое строится на страхе. Часто люди приходят в храм лишь потому, что мы пугаем их муками Ада. Многие даже детей крестят только из опасения, что иначе тех в жизни постигнет много бед. Нередко люди идут на церковные праздники из страха, что, не явившись, они согрешат и их постигнет суровая кара. А уж работать в такой день – просто преступление! Человек и рад бы заняться чем-то полезным, иногда даже необходимым. Но ведь нельзя же согрешить! Не раз слышал, как какие-нибудь старушки с восторгом рассказывали, что у мамаши сын родился калекой из-за того, что она шила в святой праздник; мужик упал с высоты и разбился, потому что полез чинить крышу в такой светлый день; а в речке утонула дочка женщины, решившей постирать во время Пасхи. Когда я слышу, как они радуются, обсуждая столь «справедливое наказание», мне становится противно. И эти люди называют себя христианами? Разве этому учил нас Иисус? Авторитет многих священнослужителей тоже держится не на уважении, а на страхе. И наш отец Пейн – яркий тому пример. Видел бы ты свое лицо, когда я только произнес его имя! Даже наши рейды против так называемых еретиков – лишь запугивание. Мы не делаем мир лучше – мы лишь маскируем ересь, чтобы она боялась поднять голову. И повсюду страх, страх, страх!.. По-твоему, это нормально?

Пока он говорил, во мне все больше закипала злоба. Как же мне хотелось разбить ему физиономию прямо тут, в больнице, чтобы он оказался на соседней койке со своей сестренкой-еретичкой. Но тот продолжал ораторствовать:

– Я устал бояться, Михаэль! И больше не хочу никого запугивать! Я хочу, чтобы наша вера несла свет, радость, мир, а не страх и боль. Я не хочу призывать к миру войной. Мы говорим, что боремся со злом, а на самом деле плодим его. Ведь наши поступки – и есть зло! Наша вера учит терпимости, смирению, всепрощению, любви. Но можешь ли ты все это применить к нашему Братству Света? Вспомни того буддиста, что строил храм во время последнего рейда. По мне, так он, несмотря на его убеждения, больший христианин, чем все мы, вместе взятые. Он говорит о мире, когда мы – о войне. Он терпит, страдая за свои убеждения, но не отрекается от них в тот момент, когда эти страдания причиняем ему мы. Он строит в то время, когда мы разрушаем. Так объясни мне: почему еретик поступает так, как должен поступать я? Почему еретик учит меня моей вере?

– Ты вообще понимаешь, что несешь? – не выдержав, перебил я. – Ты сам говоришь как еретик!

– Похоже, ты ни слова не понял из того, что я сказал, – вздохнул Рафаэль.

– И понимать не собираюсь! Да за ту ересь, что ты тут наплел, тебе надо как следует всыпать плетей!

Между тем мимо прошли два парня с волосами ниже плеч. У одного из них на шее висел кулон – молот, у второго из-под рукава футболки с надписью «Я русский!» выглядывала татуировка в виде восьмиконечной свастики. Они окинули нас подозрительными взглядами, а один вдруг уставился на мою правую руку, на пальцах которой читались цифры «1034». Ох и недобрым был этот взгляд! Я сунул руку в карман и ощутил приятную прохладу кастета. Ну давай, предъяви мне что-нибудь! Но еретики отвели взгляды, молча проследовали мимо и вошли в палату – ту самую, где лежала сестра Рафаэля. Ну конечно, к кому же еще они могли прийти!..