Шрифт:
«Неужели это возможно…»
«Как из сказок камины…»
«А букеты, как сигареты…»
Аутодафе
«Клавиатура – кладбище звуков…»
«Как негоже быть лысым…»
«Танцовщица беременеет грустью…»
«Цветные линии дождя…»
Неужели это возможно —Тот ребенок издалекаОзабоченностью подкожноюПоявился вдруг у меня.Эти детские полутрусики,И касания в полутьме,Невоздержанность и распущенность,И любовь, что плыла во мне.Что-то тонкое, дружба и призракиВ этом доме с моим приездом.Моя ревность, измены и признакиНевосполненности при отъездах.Это было всегда неизменно,Это чувство не прерывалось,Неприязненность и изменаЛишь налетом больным оставалась.Это имя как звук при удареДжека-Жека – как посвист в пролете.Это пятнышко в ровном загаре,Это зов утонувших в болоте.
Как из сказок камины,Как из юбок колени,Выползаем на льдиныНаших встреч в понедельник.А глазища, как рыбы,Недоверчиво, жутко,Вечер зимний осиплоВырастает под юбкой.Что-то делают ногиВ перекресте неровном,И замерзшие богиОживают в капроне.
А букеты, как сигареты,Дымно в вазе, спившись, стоят,И пожарищем ржавым жабоюПомидорно смотрят из ваз.Прикоснувшись к ним, отшатнувшись,С тихим стоном в гнилых зубахУдаляешься вглубь и тихо,Смотришь нагло, как беглый раб.Как в кино, экранно, капризноБудешь мне потом долго пенять.Сопричастная грубым софизмам,Головою качать, укорять.Надышавшись от сигареты,Насмотревшись кина и цветов,Будем ждать, будем в зиму и летоУ порогов чьих-то торчать.
Ты в желтом вся и вся в пуху.Какая скатерть в клеточку!Невыносимо. Пьем. В пахуЧего-то бьет и вертится.Сегодня, может быть, за все,За все воздастся фатумом.И кружка звякает и льнет,И клеточки и атомы.Но это все – рояль, кафе —Шокирует и радует.В пухово-желтом аутодафеЧасы, иссякнув, падают.И снова пусто, чистотаЗальет, захватит, слопает.Ее здесь нет, надрез листа.И двери, хмурясь, хлопают,И я, как еретик изнеженный,В остроконечной шляпе зонтиком,С потушенной свечою бежевойВступаю на сожженье желтенькое.И двор, и чернь, и королеваПрощаются со мной, позевывая.Сползаю с раковины влево,Захлебываясь и сплевывая.
Клавиатура – кладбище звуков,Вытянувшись, выпившись жадно и хмуро,Следим за потрескавшимся лицом у печкиСо сложенными руками. А печкаНе греет, а за окном ветер.Это праздники зимние.Сейчас будем пьяны.Дом деревянный старинный,Пианино, вялость, шаги, зябко.Бодрящий голос сыплетИ пьяный ком – на снег, в мороз.Трубы мягкие охапки дымаРаскладывают на холодной синеве горизонта.Теплые комочки женских движенийВыпадают из санок, касаются рук,А из теплых дверей выплывают тениСтульев, музыки, мягких звуков.Через день в электричке, в сонной ватеКто ж отважится вспомнить – а были пьяны —Невнятные потные губы. Пропахшие платьяЗавернуты, сложены в поля и карманы.
Как негоже быть лысым,Как нерадостно – старым.Даже здания крышиНосят чубом кварталов.Даже руки-морщины,Как броню от желанья,Даже озеро льдины,Даже женщины платья,Даже грешные слухиНедомолвки, молчанья,И ворчливо старухиНосят в платьях желанья.
Танцовщица беременеет грустью,И мягко ноги – продолженье трусиков —Выплескиваются на партер, тревожный и измученный.Вытягиваются губыК призрачному снадобью,Натягивают, как пуловер грубый,Как хлесткий выстрелВ статую дробью.И вертятся девчонки холеные,Танцовщицу умершую охаивая.Глаза судей намокли злобной больюБабьей.
Цветные линии дождяНадел на плечи сквер осенний.И тихо падают, скрипя,Машины у подножья теней.На Трубной площади огниГлядят под юбки магазинов.Колени их удлиненыИ удивительно красивы.Смешные девочки в плащах,Немного пьяный, неуклюжийЖдут под обвалами дождяТрамвай, спускающийся в лужи.Сырые стены площадейВ короткой юбочке асфальтаГлядятся в призрачных людейСердитым переплетом альта.А руки голые дождяЛаскают каменные ноги,Но оголяясь нехотя,Они насуплены и строги.В подъезде девочки смеются,Спадают тонкие чулки,И у подъезда отдаютсяДождливой прихоти тоски.