Когда владелец номера 109 не появляется, сторож пропускает сто восемьдесят второго: и доброе дело сделал, и от лишней головной боли избавился.

Ты плетешься со следующими двумя группами. Интересно, много ли среди них роботов, механических людей, которых — как и тебя в прошлом, может быть, — захватными лучами тянет к благотворительной столовой. У сторожа нет ни наручных часов, ни брелка. Может, он управляет ими при помощи обручального кольца?..

— Боже милостивый! — восклицает он, завидев тебя. — Это ты? Правда?!

Сторожа зовут Дирк Хили. Он говорит, вы вместе учились в Хейпвилле. Помнишь Памелу ван Рин? А Синтию, как-ее-там? Вы спускаетесь в подвал и берете себе по сэндвичу с белым хлебом и по пластиковой чашке овощного супа. Дирк просит кого-то из волонтеров заменить его и садится рядом за один из шатких складных столиков, за которыми так самозабвенно поглощают пищу подобные тебе бродяги. Дирк — ты вообще его не помнишь, ну совершенно! — не спрашивает, как ты докатился до такого, не обвиняет, не читает проповедей.

— То есть таблетки ты уже не принимаешь?

Шерсть на твоем загривке встает дыбом.

— Не кипятись, — говорит он. — Я навещал тебя в «Тихой гавани». Надо бы тебе снова попить этих таблеток.

Ты ешь, яростно вгрызаясь в сэндвичи, пьешь суп быстрыми глотками. Косишься одним глазом на Дирка сквозь пар точно так же, как много лет назад Скай косила на тебя единственным глазом из своего гнезда в зернохранилище.

— Я могу помочь тебе с работой, — доверительно говорит Дирк. — Ты когда-нибудь слышал о Рокдейлской биокомпании?

Как-то летом мама, руководствуясь одной ей понятными причинами, отсылает тебя проведать отца и его экс-парикмахершу (ее зовут Кэрол Грейс). Они живут в каком-то городке во Флориде, где проедают доходы от ее бизнеса да время от времени выигрывают на собачьих бегах.

Кэрол Грейс делает ставки на собачьих бегах, но дома она — настоящая кошатница. У нее целых семь кошек: самцы апельсинового цвета и пятнистый, три трехцветных самки, рыжая ангорская неопределенного пола и мэнская смешанной породы с хвостом в десять или двенадцать сантиметров, будто мясник ножом отрезал.

— Будь Пенек чистокровным мэнским, у него хвоста не было бы и в помине, — говорит Кэрол Грейс. — Должно быть, бродячий кот постарался.

Поглаживая Пенька, она счастливо хихикает. Они с твоей матерью чем-то похожи. И в обеих есть какая-то дерзость, хотя Кэрол Грейс, пожалуй, погрубее. А твой лысеющий отец, которого она в честь Уэббера звала Питом, пылинки с нее сдувает, совершенно того не стесняясь.

Через несколько дней после приезда вы с Кэрол Грейс видите, что одна из ее кошечек, Хэди Ламарр, лежит в неестественной позе под пеканом, что создавал тень перед южным фасадом их двухэтажного дома. Кэрол Грейс опускается на колени рядом с тобой.

— Упала, наверно, — говорит она. — Многие думают, что кошки слишком ловкие, но они тоже могут поскользнуться. Наверно, Хэди, милашка моя, совсем забыла об этом. И вот что случилось.

Ты благодарен Кэрол Грейс за то, что сегодня она берет на себя похороны и молитвы. Молясь, она меланхолично замечает, что каждый может упасть. Каждый.

— Хватит с меня этого фуфла, — говорит Пенфилд. — Скажи лучше, чем ты занимался в Рокдейле. На кого работал и зачем.

— Делал что мог, — бормочу я, — работал, чтобы голова моя стала крепкой и жесткой, словно тиски.

— А вот сейчас ты просто жонглируешь котами, Адольф, — говорит Пенфилд.

Вы с Ким Югэн в мастерской наедине: остальные дети из Синей Группы (в Доме Диких Детей их две, Синяя и Золотая) ушли на экскурсию. Ты размазываешь акриловую краску по аляповатому рисунку: кошка вниз головой шагает по потолку. Внизу женщина и мальчик-подросток показывают на нее пальцами, лица их полны ненависти.

— Они злятся на кошку или друг на друга? — спрашивает Ким.

Ты смотришь на нее. Что за глупый вопрос!

Ким обходит тебя и встает за плечом. Будь у нее побольше честности, она сказала бы тебе прямо: никакой ты не художник. Может, рисунок приоткрывает какие-то твои глубины, но одновременно с этим он явно говорит: таланта к живописи или рисунку в тебе ни на грош.

— Ты слышал о британском художнике по имени Луис Уэйн? — спрашивает Ким. — Он жил с тремя незамужними сестрами и оравой кошек. Шизофрения не проявлялась до шестидесяти. Это поздно.

— Везунчик, — говоришь ты. — Ему не пришлось долго быть шизиком.