Первый год перестройки прошел под знаком политизации общества и театра и, естественно, театральной печати. Театр не только шел в ногу с публицистикой, другими видами искусства, но подчас и опережал их, а коллективная реакция зрителей на здесь и теперь происходящее на сцене лишь подчеркивала совпадение спроса и предложения, зрительного зала и сцены. «По сцене можно судить о партере, по партеру о сцене», – писал Герцен, – было обнаружено с очевидной ясностью. Второй год перестройки, совпавший с театральным сезоном 1986–1987 годов, отмечен публикаторской деятельностью журналов, к которым медленно подключаются издательства. Этот процесс затронул и кинематограф.

Эпоха застоя создала условия, губительные для нескольких поколений. У одних, принадлежащих к старшему и «второму среднему» поколению, появилась уверенность в том, что менять их не на кого, за ними – пустота. И действительно, если взять такие фигуры, как Сергей Образцов в кукольном, Наталья Сац в сфере детского музыкального театра, Борис Покровский в области оперной режиссуры, Юрий Григорович в балете, и посмотреть на идущих вслед за ними, выясняется, что ближайшие два, три, а то и четыре поколения не дали ни одной фигуры, хоть сколько-нибудь сопоставимой с их предшественниками.

Историки отмечают, что социальные реформы всегда сопровождаются сменой имен и названий – Ижевск, Остоженка и Красные Ворота тому пример. Театр старается не отстать от общества – ВТО переименовывается в СТД, Московский театр миниатюр становится Эрмитажем. Но характерной чертой сегодняшней эпохи является то обстоятельство, что общество отнюдь не стремится создавать новые имена – оно проделывает реставрационную работу, очищает первоначальное от последующих наслоений; борьба за Нижний Новгород тому пример. Сумеет ли театр почувствовать глубинные процессы, происходящие внутри общества, сумеет ли в ближайшие годы вырасти поколение тридцатилетних драматургов, режиссеров, актеров с новым видением мира, новым мироощущением, сумеет ли это поколение в атмосфере духовной трезвости творить театр будущего, – все это проблемы не только театра, но современной отечественной культуры.

Новое время выделило новые задачи. Пожалуй, никогда за последние шесть десятилетий не начинала играть такую огромную роль интеллигенция. Михаил Булгаков считал ее лучшей частью страны. Другой Булгаков, Сергей Николаевич, философ, писал, что «интеллигентщина» – «судьба и проклятие нашей родины». Надо сказать, что в XX веке русская интеллигенция, воистину уникальное социальное явление, не имеющее ни аналогий, ни точного перевода на другие языки, увы, давала основание для обоих толкований. (Клим Самгин Горького ведь тоже интеллигент). От того, какими мы окажемся, кто из Булгаковых будет прав по отношению к интеллигенции нашего времени, во многом зависит судьба страны.

Духовная болезнь времени – «обособление», по выражению Достоевского. Лихорадочная дрожь сотрясает сегодня общественные «площадки», будь то трибуны съездов, страницы газет и журналов, театральные подмостки. Потому так дороги даже краткие реплики Дмитрия Лихачева – в них чувствуется духовное здоровье автора, они направлены не на разъединение, а на объединение.

Наша культура 80-х годов насыщена памятью о прошлом, памятью ближней (революция, коллективизация, война) и памятью дальней, применительно к которой словосочетание «вечная память» перестает быть ни к чему не обязывающей метафорой. Причем если самый процесс современного ренессанса – восстановления духовной связи с прошлым – достаточно интенсивно протекал и в 70-е годы, а начался еще раньше, то в 80-е годы он достиг своей кульминации, а главное, принял универсальный характер.

Мотив перехода, рубежа, промежутка, переходного возраста, перемен и, как следствие, мотив смены поколений, резервов, дублеров и шире – мотив омоложения руководящей сферы и обновления жизненной программы – вот чрезвычайно существенный мотив второй половины 80-х годов.

В работах культурологов последнего времени отмечался неравномерный характер развития культуры: она живой организм, она дышит то ровно, глубоко, то прерывисто. Временами «культура переходит на прием», по выражению Юрия Лотмана. Надо отметить важную роль, которую играют периоды промежутков и перемен для последующего развития культуры. Академик Лихачев писал недавно о задачах современного изучения культуры: «Мы обязаны обращать внимание… и на переходы от одной культурной общности к другой. Для истории культуры переходные эпохи имеют не меньшее значение, чем стабилизировавшиеся в процессе длительного развития “культурные общности”…» Создавая историю культуры, мы непременно должны учитывать переходы, эпохи смен, которые, кстати сказать, отнюдь не являются эпохами упадка… Думается, что общие положения Дмитрия Лихачева вполне применимы и к нашему времени.

Как сложится будущее? Здесь не место формулировать свои гипотезы, но два фактора, мне кажется, учитывать придется. Приведу примеры из жизни, с которыми я столкнулся в начале октября 1985 года, очень разные, но о многом говорящие (как мне кажется) и ко многому обязывающие.

В обществе накоплен запас культурной и нравственной энергии. Не разрушить ее, но дать ей выход, преображая жизнь и искусство, – вот наша задача, вот что с нас спросят на рубеже 1980–1990-х годов.

Создавалось впечатление, что актеры устными и печатными выступлениями старались заполнить образовавшийся в то время творческий вакуум.

Сами режиссеры намного интереснее и убедительнее отстаивали свои замыслы в статьях и книгах, чем воплощали их на сцене, драматурги предпочитали лавине инсценировок противопоставить статью, а не пьесу, а для критика ввязаться в очередную полемику было заманчивее, нежели просто написать рецензию. Удивительным образом эти споры и дискуссии (а о чем мы только не спорили) оказывались подчас острее и содержательнее, чем сам предмет спора.