Шрифт:
– Товарищ член Военного совета, листовка, вы сами понимаете, не для оглашения. То есть… Очень не хотел бы, чтобы это стало известно командующему.
– Подождите.
«Да, Бессонов, Бессонов… Он сказал, что ему сообщили только, что сын пропал без вести. В списках убитых и раненых нет… А каким числом датирована листовка? 14 октября 1942 года. Около двух месяцев назад».
– Товарищ член Военного совета, простите. Листовку верните мне. Случаем войдет сюда командующий. Мы не имеем права травмировать его морально…
«Знали об этом в Москве или не знали, когда был там Бессонов? „Листовка, вы сами понимаете, не для оглашения…“ „Не имеем права травмировать“. Значит, кто-то так или иначе ограждает командующего от истинной трагедии, постигшей его сына. Но зачем? Какой смысл?»
– Скажите, товарищ Осин, вы верите этой листовке? – спросил Веснин вполголоса. – Верите, что этот мальчик… предал, изменил?..
– Не думаю, – ответил Осин и пренебрежительно махнул рукой. Затем поправился: – Но… на войне все возможно. Абсолютно все, это я тоже знаю.
– Тоже знаете? – повторил Веснин, стараясь не выказывать дрожь пальцев, сложил листовку вчетверо и, расстегнув полушубок, засунул ее в нагрудный карман. – Листовка останется у меня, как вы сказали – «не для оглашения». – Веснин положил сжатые кулаки на стол. – Теперь вот вам мой совет: немедленно уезжайте отсюда! Уезжайте с энпэ сию минуту. Так будет лучше. – И, упершись кулаками в стол, Веснин поднялся.
Осин тоже встал, но излишне порывисто, качнув стол коленями; мгновенная белизна согнала здоровый ток крови с его полноватого лица, кожа на щеках натянулась.
– А если уж что произойдет в окружении, полковник Осин… – договорил Веснин с расстановками, – если что произойдет, то безопасность… вот она. – И он провел рукой по ремню, похлопал по кобуре пистолета на боку. – Вот она…
Некоторое время они стояли молча, у разных концов стола. Танковые разрывы долбили высоту, казалось, сдвигали куда-то в сторону блиндаж; ручейки земли бежали из-под накатов по стенам, шуршали на нарах, от качки под потолком «летучей мыши» потемнело, закоптилось стекло. И, уже готовый выйти из блиндажа в траншею, где были люди, раздавались команды, живые голоса, на морозный воздух после этого разговора, Веснин видел, как еле улыбались крупные губы Осина и совсем не улыбались его голубые глаза, и проговорил с отвращением к самому себе за свою резкость:
– Бессонов не узнает об этом разговоре ни слова!
Осин вежливо молчал. Он ни на минуту не забывал о высокой власти Веснина, о его хороших отношениях с членом Военного совета фронта Голубковым, не забывал о его праве непосредственной связи с Москвой и думал в то же время о Веснине как о человеке слишком горячем, недальновидном, неосторожном, даже мягкотелом, – такие не внушали веры в прочность их положения. Осин знал о нем все: знал, что Веснин не из кадровых, а из штатских, из преподавателей Высшей партийной школы и Политакадемии; хорошо помнил, что у него вторая жена – преподавательница, армянка по национальности, и десятилетняя дочь Нина от первой жены, родной брат которой был осужден в конце тридцатых годов, вследствие чего Веснину был вписан строгий выговор и снят лишь перед войной; знал, что в сорок первом году, будучи комиссаром дивизии, он вырвался из окружения под Ельней и вывел почти целый полк; знал и помнил многое, о чем сам Веснин, по всей вероятности, давно забыл. Но, как бы взвешивая все это в своей цепкой и емкой памяти, Осин по привычке прикрывался ничего не выражающей улыбкой. И с такою же неопределенностью ответил Веснину:
– Я лично ни на чем не настаивал, товарищ дивизионный комиссар. Я только выполнял свой долг… Служебный и партийный.
– А поскольку ваш долг выполнен, – проговорил Веснин сумрачно, – делать вам больше здесь нечего. Повторяю еще раз: уезжайте с энпэ немедленно и не опасайтесь случайностей! Бессмысленнее вашей осторожности ничего нельзя придумать! Неужели одно понятие «окружение» вызывает мистические страхи?
Веснин подошел к столу, блеснул очками на полковника Осина, схватил со стола обсыпанную землей пачку папирос и, согнувшись в дверях блиндажа, вышагнул в мерцающую ракетами темноту, в гул автоматных очередей, в выстрелы, разносимые ветром над бруствером траншеи.
Глава семнадцатая
Выйдя из блиндажа, Веснин не сразу нашел в траншее Бессонова, ослепленный красно-зелеными вспышками ракет, оглушенный звонко, над ухом стучащими очередями. В изгибе хода сообщения он заметил на брустверах нескольких человек, они стреляли из автоматов куда-то вниз, и Веснин на ходу поинтересовался машинально:
– Что обнаружили? Куда стреляете?
– Ползают гады по скатам! – ответил ему кто-то с бруствера. – Просачиваются, б…! – И, прострочив длинной очередью, крикнул весело: – Виноват, товарищ дивизионный комиссар!
Веснин узнал майора Божичко; шапка едва держалась на затылке, открывая его ранние залысины, лицо светилось веселым азартом.
– Не красная девица. Вины не вижу, – сказал Веснин и усмехнулся. – Наоборот, благодарю, как говорят, за бодрость духа. Где командующий?
– Дальше чуть. По траншее. С Деевым, – ответил Божичко и, любопытствуя, спросил: – А Осин-то! Он-то где? Ну, прямо герой – на энпэ, можно сказать, с боем прорвался! Только зачем он? Орден, что ли, собирается схлопотать на грудь за участие в боях? Касьянкин вот тоже не знает, военную тайну не выдает! Молодец!