— Сука, ты ж мне его сломал, — прогнудосил он с таким видом, будто всё ещё не мог поверить в случившееся.

Кое-как, держась за стенку, я принял вертикальное положение, глядя на поверженного соперника сверху вниз.

— А теперь извинись, — сказал я, размазывая по своему лицу чужую кровь. — Проси прощения у Евдокии.

Он посмотрел на меня, в его глазах уже не было ненависти, только непонимание, как такое могло случиться.

— Ты…

Он запнулся, перевёл взгляд на растерянную Евдокию, потом снова на меня. Я по-прежнему нависал над ним, ещё и кровь на лице, думаю, придавала мне угрожающий вид.

— Ты чё, мужик? Я ж на тебя участковому заяву накатаю, ты ж по этапу пойдёшь…

— А я тебя щас прикопаю в огороде — и некому будет заяву писать.

Для убедительности я взялся за стоявшую рядом штыковую лопату, которой недавно выкапывал картошку. В глазах Семенцова мелькнул испуг.

— Слышь, мужик, ты это… Не шуткуй.

— Какие уж тут шутки, — с самым серьёзным видом сказал я, поигрывая шанцевым инструментом. — Ну что, извинения или на два метра под землю?

Он сглотнул, затравленно посмотрел на оробевшую Евдокию, и пролепетал:

— Дуся, ты это… Прости меня, а?

Я покосился на Евдокию, та молчала, её явно обуревали самые противоречивые чувства.

— Простишь его?

Она закивала, так и не в силах вымолвить ни слова.

— Прощает она тебя, — пояснил я Семенцову.

Поставил лопату на место, присел рядом с ним на корточки, он испуганно отшатнулся, но я его успокоил:

— Не бойся, не буду я тебя бить. Дай-ка нос твой гляну, я же врач всё-таки.

Он убрал ладонь, я осторожно потрогал пальцами носовую перегородку. Ни разу не хирург-травматолог, но навыки кое-какие всё же имею. Переносица была искривлена.

— Придётся потерпеть, — сказал я. — Можешь орать, но дёргаться не рекомендую.

И я резким движением вправил носовую перегородку.

— А-а-а!

Я едва не оглох от этого вопля. Блин, дверь-то открытая, соседи наверняка услышали и теперь бог знает что подумают. Ещё прибегут на помощь, чего доброго.

— Сука-а-а-а… Больно как!

— Зато нос снова ровный, — удовлетворённо констатировал я. — А теперь нужно остановить кровь.

— У меня лёд в морозильнике есть, в ванночке кубиками, — сказала Евдокия.

— Это потом, отёк снимать, а кровь мы сейчас остановим… Да не дёргайся ты, самое страшное уже позади.

Я незаметно активировал браслет и приложил ладонь к носу недавнего соперника. Минута — и сосуды сужены, кровь перестала течь, а у меня после исцеления лишь лёгкая слабость. Плюсом ещё усталость от недавней бойни, и шишка небольшая на лбу вздулась, так что холодный компресс с ледовыми кубиками в целлофане нам понадобился обоим. Так и сидели на диване, пока Евдокия замывала в сенях кровь.

На шум и в самом соседи заглянули, через забор пообщались с Евдокией. Та ответила, что это командировочный молотком себе по пальцу попал, вот и орал. Такое объяснение, похоже, соседку удовлетворило.

— Ну вы как?

Она зашла в комнату, посмотрела на нас, прижимавших компрессы к носу и лбу, вздохнула.

— Вот пришёл ты, Семенцов, на свою и нашу голову… Сейчас в крови весь домой вернёшься, и твоя мать прибежит ругаться, я её знаю.

— Не прибежит, — буркнул тот. — Скажу, что в овраг упал, и носом об корягу ударился.

— Думаешь, поверит?

— Ты в любом случае не при делах, я ей сказал, что Федьку Кудряшова пошёл проведать. Вот типа на обратном пути в потёмках в овраг и свалился… Ладно, пойду уже.

— Крепдешин только забери, я его на лавку в сенях положила, — сказала Евдокия.

— Себе оставь, на кой он мне?

Евдокий, чуть поколебавшись, кивнула:

— Ладно… А мать не спросит, на кой ты с крепдешином к Федьке попёрся?

— Она и не видела, как я свёрток брал, я ей его не показывал.

Проводив бывшего супруга, Евдокия села рядом со мной, убрала мою руку с полиэтиленовым пакетом, в котором плавали подтаявшие кубики льда.

— Не такая уж и большая шишка, вообще чуть заметная, — сказала она. — До свадьбы заживёт.

— Твоей или моей?

Она грустно улыбнулась, и мне стало невесело. Вот почему всё так в жизни несправедливо устроено? Алё, небесная канцелярия, я вас спрашиваю!

[1] В оригинале фраза звучит следующим образом: «Всё есть яд, и ничто не лишено ядовитости; одна лишь доза делает яд незаметным»