Бифэн не тронулся с места, и тогда человечек вцепился в его рясу и потянул к соседнему дому. Из тех дверей показался еще один нескладный неряшливый мужичок с неопрятными волосами и заорал на первого:

– С какой стати ты тащишь в мой дом этого бродягу буддиста? Он у твоих ворот остановился!

Первый был горячего нрава, схватил соседа за грудки, и вот уже они сцепились в клубок. Чуть погодя на улицу высыпали соседи. Они не только не утихомиривали драчунов, наоборот – подливали масла в огонь, выкрикивая:

– Какое еще подаяние клянчит этот монах?

И вся толпа стала толкать буддиста, да так, что он перекатывался с одного конца улицы на другой. Спросите, почему? Да вспомните, что в те времена даосы были в почете, а буддисты преследовались, и монахам строго-настрого запрещалось появляться на улицах. Светозарному ничего не оставалось, как усмехаться и повторять про себя: «Как сказано в канонах, вручаю себя Будде. Поистине не осталось на Джамбудвипе ни милосердия, ни сострадания».

Пока суд да дело, начало светать, император появился в тронном зале, где собрались военные и гражданские чины. А Бифэн в это время с трудом пробирался ко дворцу. Миновав процветающий торговый речной порт Шансиньхэ [114] , вошел он во внешние врата Цзяндун. Пройдя через внутренние городские ворота Трехгорья, по Шлюзовому мосту попал на одноименную улицу, перешел через арочный мост Хуайцин и древний мостик Дачжун, свернул на улицу Церемоний и, наконец, достиг главных внутренних ворот города – Полуденных. А навстречу ему катит экипаж с важным дворцовым евнухом-сановником, впереди на коне – охранник, воздымающий табличку с должностью и рангом вельможи.

– Прошу подаяние, – смиренно произнес монах. Охранник окинул его взглядом: голова обрита, шапка тыквой, крашеная одежда, в одной руке – патра, в другой – посох, сразу видать – буддийский монах. Служака был человек злобный, выхватил из седельного вьюка терновый прут и стеганул Бифэна по ногам. Да только буддист не привык кричать от боли, он только молча упал на колени. Охранник еще больше разошелся.

Они и не заметили, как евнух сошел с экипажа и подошел узнать, что стряслось. Охранник смекнул, что дело пахнет судом, и стал оправдываться:

– Императорский указ повелевает привечать даосов и истреблять буддистов, их отлавливают по всем городам и весям, хватают без разбора любого, у кого на голове пусть даже всего две волосинки: лысые и плешивые вовсе попрятались, боятся нос за ворота высунуть. А этот монах важно себе расхаживает, да еще взывает о подаянии. Уж не знаю, на какого покровителя он рассчитывает?

Вельможа спрашивает:

– Монах, ты что, на вершине горы отсиживался или под водой хоронился? Глухой, что ли, императорского указа не слыхал?

– Да я из дальних краев иду, там ни о чем таком и слыхом не слыхивали.

– У нашего столичного града внутренних ворот тринадцать, да еще восемнадцать внешних – ты через какие вошел?

Почтеннейший чуток призадумался, и его осенило:

– Уважаемый посланник государева двора, позвольте поинтересоваться, далеко ли отсюда ваши родные края?

Сановник был человеком высоконравственным – видя, сколь учтиво обращается к нему монах, вежливо ответил:

– Ученик Ваш не местный – из Хойчжоу [115] .

– Тогда вам-то следовало знать. Это только жителям столицы не ведомо, как нынче обстоят дела в областях, округах или уездах. Там теперь всё как положено: на сторожевой башне городской стены висят побеленные таблички, на коих чернеет название, посему всяк точно знает, через какие ворота входит. Государь учредил в Нанкине столицу с городской стеной, но на ней ни одной башни и никаких обозначений. Где мне, ничтожному, да еще в предутренней мгле, разобраться, в какие из множества внутренних и внешних ворот я входил?

А охранник всё не унимался:

– Дозвольте отконвоировать монаха обратно, пусть укажет ворота.

– Да я пока сюда шел, столько раз петлял да за углы заворачивал. Где мне сыскать дорогу, по которой пришел? – возразил Бифэн.

– Ну коли так, я не стану разбираться со стражем ворот, лучше разберусь с тобой, – заявил вельможа.

– Благодарю покорно, что выручили бедного монаха.

– Что значит выручил? Я собираюсь привлечь тебя к ответственности.

– Это как же?

– Самое малое – тебя допросят в Отделе жертвоприношений при Ведомстве церемоний, а похуже будет – так твою голову отрубят да вывесят на устрашение прочим.

– Ваше превосходительство преисполнен благих намерений; что до меня – я, ничтожный, не вижу в этом великого свершения [116] .

– Что ты имеешь в виду?

– Ежели мою бедную голову выставят на шесте, тем самым я лишь обеспокою посланника двора ответственностью, сие никак не назовешь великим событием.

– Издревле встречались люди, ценившие долг и пренебрегавшие богатством, но не ведал о таких, кои ценили долг и пренебрегали жизнью.

– Да что слушать его напыщенные речи, – злился охранник.