Статистические выкладки позволяют предсказать с некоторой количественной точностью, в какой мере вероятен тот или иной исход и какие факторы влияют на повышение или снижение его вероятности. Несколько упрощая, можно сказать, что вывод на основе статистического анализа подчиняется следующей логике: при данной констелляции значимых факторов исход А вероятнее в 70 % случаях, исход В – в 20 %, а исход С – в 10 %. Естественно, это предполагает, что в данном случае мы, скорее всего, придем к исходу А. Менее очевидно – но не менее важно – то, что этим не исключается возможность исходов В и С. Они предстают менее вероятными, но при этом вполне возможными. По законам статистики, наши оценки вероятности различных исходов решающим образом определяются количеством наблюдений, послуживших эмпирической основой для прогноза. Применительно к предмету этой книги, здесь есть свои проблемы.

В своей недавно опубликованной книге «Авторитарные партийные системы» [Григорий Голосов, 2022] я эмпирически идентифицировал 57 режимов, которые в отдельные моменты на протяжении длительного периода (1945–2019) полностью соответствовали определению электорального авторитаризма. Поскольку здесь я специально обсуждаю лишь вопрос о перспективах выживания и трансформации таких режимов, имеет смысл остановиться на тех из них, которые уже прекратили свое существование. Их больше половины, 37 из 57. Анализ показал, что даже устойчивые электоральные авторитарные режимы не очень долговечны. Их средняя «продолжительность жизни» – чуть более 20 лет. Но была среди них и группа долгожителей, переваливших за пятидесятилетний рубеж.

Эти выводы согласуются с результатами, полученными другими исследователями. Недавнее исследование Майкла Бернхарда и коллег [2020] показало, что лишь сравнительно небольшая часть таких режимов способна пересечь рубеж, задаваемый последовательностью из трех выборов, проведенных в авторитарных условиях. Если исходить из того, что в России первые такие парламентские выборы состоялись в 2007 году, то наша страна пересекла этот рубеж в 2016 году. Более ранняя датировка авторитарной трансформации, разумеется, приписала бы российскому режиму еще более длительный срок существования. Исследования показывают, что после прохождения этого рубежа шансы на долгосрочное выживание режимов данного типа значительно увеличиваются.

Наиболее распространенная причина краха электорального авторитаризма – военный переворот: именно таким образом прекратили свое существование 14 режимов, причем только в трех из этих случаев действия вооруженных сил, антиправительственные действия армии и/или иных силовых ведомств сопровождались или были спровоцированы массовыми народными выступлениями. Сами по себе массовые выступления – как мирные, так и насильственные, в том числе вылившиеся в полномасштабные революции и гражданские войны, – положили конец семи режимам.

В 13 случаях политические перемены были осуществлены правящими кругами собственными силами или при участии легальной, до того подконтрольной режиму, оппозиции. Эта цифра включает в себя так называемые «пактовые переходы», когда-то считавшиеся наиболее желательной форма отказа от авторитаризма. Однако нередко демократизации сверху предпринимались в малых и/или экономически обескровленных странах под сильным давлением извне, а не изнутри. Прямая внешняя интервенция положила конец лишь одному режиму. Отмечу, что во многих случаях перемены сверху вообще не привели к демократии, закончившись установлением новых форм авторитаризма.

Таким образом, можно предварительно заключить, что судьба электоральных авторитарных режимов в основном определяется решениями их правящих кругов, и в особенности – силовых аппаратов, а основным средством перемен служит военный переворот. Почему это заключение носит предварительный характер? Прежде всего потому, что оно не принимает во внимание характеристики отдельных типов авторитарных режимов и, стало быть, нуждается в концептуальном уточнении. У этих режимов есть собственные способы приобретения и утраты власти: ее передача внутри семьи наследственного правителя; внутри правящей группы военачальников, то есть военной хунты; по партийной линии; внутри круга доверенных лиц диктатора. Эти способы могут регулироваться формальными институтами, как в монархических и партийных режимах, или быть преимущественно неформальными, как в военных режимах и личных диктатурах.

Выборы, как и положено при авторитаризме, играют при этом вторичную и несущественную роль. Как по теоретическим основаниям, так и по эмпирическим данным можно с уверенностью констатировать, что электоральные авторитарные режимы не прекращают свое существование в результате волеизъявления на избирательных участках. В лучшем случае выборы могут послужить сравнительно удобным и безопасным способом отказа от власти для правящей группы, которая уже потерпела поражение в совсем иных политических битвах. Автократии проводят выборы, собственно говоря, ровно потому, что они полезны для автократов. Но верно и то, что для любого авторитарного режима выборы становятся моментом турбулентности, своего рода управляемого политического кризиса. А поскольку у управляемости есть свои ограничения, такие моменты чреваты рисками. Обычно автократии легко управляются с такими рисками, полагаясь на политические механизмы, которые лежат в их основании. Происхождение авторитарного режима накладывает отпечаток на всю его дальнейшую историю.

Проблема, которая особенно затрудняет понимание перспектив современного российского режима, состоит именно в том, что, будучи персоналистской диктатурой, он является электоральным не только по вторичным характеристикам своего функционирования, но и по происхождению. Из 57 случаев устойчивого электорального авторитаризма, идентифицированных в моей книге, к этой категории, помимо современной России, можно отнести лишь режимы, существовавшие до недавнего времени в Армении, а также, в 1970—1980-х годах, в Гайане. Оба эти режима закончились переходами к демократии, в первом случае – в результате массовых выступлений, вызванных фальсификацией результатов выборов, а во втором – в результате демократизации сверху, во многом обусловленной кончиной диктатора в сочетании с сильным внешним давлением. Подобные исходы, как и относительная недолговечность этих режимов, должны бы настраивать на оптимистический лад по поводу перспектив демократизации в России.