Лиловый фетр

Аннотация

В сборник вошли разноплановые произведения. Сборник стихов навеян средневековой поэзией, мэтрами российской поэтической элиты, включены пробы пера в разных стилевых формах и подражаниях. Рассказ «На все воля Божья» посвящен родителям моего отца. Образы навеяны их нелегкой судьбой и стойкостью духа, невероятной красотой мест Юксовского озера в Ленинградской области. Пьеса написана для реального спектакля в 2001 году, постановкой которого занимался мой лицейский класс. Сборник метафорических сказок сложился случайно. История создания относится к написанию одной сказки на основе реальных событий с участием реальных прототипов. Сказка получила признание у реального героя. И я задумалась (с разрешения, конечно) о написании серии сказок по реальным событиям моей жизни и близких мне людей. Метафоры, употребляемые в текстах, ясны и понятны напрямую только их прототипам. Для остальных читателей сказка носит поучительно-иносказательный смысл.

Сборник стихотворений О любви Любовь как метаморфоза Горький дым казался сладок, Пепел – белый шоколад. Свеж болотистый осадок, И съедобен сильный яд. Ночь как утро раскалилась, День – в ладони звезды брось! Сердце надвое разбилось: И душа, и тело врозь! Лед горячий жжет мне душу, В венах жутко стынет кровь! Клятвы страшной не нарушу — Не скажу, что ты – Любовь! Рондо Терзай, любовь, ничтожные сердца, Сердца героев, но меня, чтеца, Не тронут окровавленные руки! Пусть сгину я, пусть я умру от скуки — Хладна душа реальности чтеца! Не презираю благости Творца, Не предаю страдания я стуки, Но не хочу открыть дверные крюки — Терзай, любовь! Терзай, любовь, ты суетность кольца И безысходность брачного венца! Я мыслию не обреку на эти муки Ни ум, ни тело… и разлуки Дано мне пережить велением Творца — Терзай, любовь! Поэт и любовь Отчего я молчу пред тобою сегодня? Отчего не стучу я чернильной клюкой? Мне не пишутся строки, а только лохмотья… Мое сердце не бьется – лишь шепот скупой… Отчего мои лапти покрылися сажей? Отчего же мой голос как кочетов бой? Твои нежные руки сковалися в стражей, Твои речи сгустились в раствор зверобой… Отчего моя память припомнит худое? Отчего мои мысли не рвутся к тебе? Наше звездное счастье – зерцало рябое… Наши сладкие грезы – те в сточной трубе… Отчего прихожу я старухой к корыту? Отчего ты приходишь к вулканной воде? И обойные стены в молчании размыты, И смешной потолок поседел в темноте… Отчего наши дни все длинней и длиннее? Отчего наша ночь холодна, коротка? Мое кресло не стонет, и флокс зеленее… И твоя табуретка не ждет молотка… Отчего, отчего, отчего же я таю? Отчего в твоих жилах остыла вся кровь? Оттого, что причину, к несчастью, я знаю — Знаю, что от поэтов уходит любовь! О любви Фонарных яблок суженный зрачок, Полночных улиц скошенные тени… Молчанье – скрипка, провода – смычок! И смех, и ропот в сонме привидений. И существую я в твоих глазах Зеркальной гладью, сотнями мерцаний… Нам полночь жизни вторит на часах… Любовь – одно из главных оправданий! Шелка бледное сиянье Шелка бледное сиянье В череде лампадных душ. Рук кольцованных скитанье Средь шампанского и груш; Вы тонки, изящны пальцы, Лик восторженен и горд — Амазонка в ритмах танца И вина нежнейший сорт. Вы чистейший ангел мира, Но любовь все ж вам чужда: Мехом царского порфира Пустоту сокрыть нельзя! Полночь встречи Тишины стук горький терпит Мой безмолвный скрежет слезный… Шали ворс немного теплит Поцелуя вкус серьезный… Ты украден, ты похищен Не любовницей – судьбою… Алы воды, пули свищут — Ты ушел… ты взят войною… Что невольник в клетке шаха, То, что ты в окопе там! Ах, война! – дрянная сваха, Судьбы делит пополам. Выстрел жжет прохладу ночи… Холодит картечью день… У души нет больше мочи — От меня осталась тень. Но настанет полночь встречи, Когда нет иных путей… Поверх шали я на плечи Вскину дюжину ружей! Волны Горел маяк, трещали волны моря — Ревел норд-ост, ты был на берегу… Все семь ночей пьянел, пьянел от горя… Все семь ночей ты шел, ты шел ко дну… Твои глаза как два аквамарина, Свирепо вгрызлись в ночи темноту. Ты ждал меня, а море так манило… Ты звал меня, но знал, что не приду… Пуста душа – все весны отдарила, И сердце глухо бьется в темноту. Ищи меня – на дне моя могила… Ищи меня – тебя я подожду… Потух маяк, но плещут волны моря… Луна бледна… а ты на берегу… Кричит волна, и пенится, и воет: «Ты будешь жить, я жертвы не приму!» Кокон любви Локон светлый бьет поклоны, Ловит взгляд моих очей, Но темны твои покровы, Призрак сказочных ночей… Сон иль явь? Хвала – отрава… Горечь… соль иль дикий мед… Ищешь жертву на забаву, Иль судьба ко мне идет? Шепот… шорох… сонный гравий Ты тревожишь или нет? Нужно ль лить из прочной стали Латы, панцирь, свой ковчег? Всплеск… луна… улыбка… очи… Свет прозрачен… и уста… Все слилось в объятьях ночи… Как же крепко я спала. Посвящение женщины Андрею Балконскому Нежно тает в морозной прохладе Шепот дивный, знакомый до слез! Низко клонится ива к ограде, Где бывали в часы наших грез. Веет юностью с милой аллеи, Где клялись мы до гроба любить. Где туман целовал орхидеи, Заклиная обед не забыть. Робким трепетом сердце дышало, В неге сладостной взоры сплелись. Нам малиновка пела младая, Что навек наши души слились. А сейчас: И чарующий свет звезд небесных, И жалейка, что плачет вдали, Открывают мне тайну чудесной, Неземной и счастливой любви! Но все движется тихо и мирно: Зиму сменит весна, а потом Легкой поступью, плавно и чинно Лето вступит печалью в мой дом. Орошая слезами аллею, Сожалея о смерти твоей, Я возьму у Любви Орхидею, Что по праву считалась моей. Быстро тает на жутком морозе Голос нежный, до боли родной! Ну а эти стихи, что не в прозе, — Посвящаю тебе, дорогой! Неровный блеск Неровный блеск твоих очей — В них безрассудство плавит осень! Ты воскрешаешь муки дней, Дождивших грезами на проседь. Мой тихий вздох метнет стрелу Из лука нервенных суждений: Свою ли веру я приму, Надев венец твоих молений, Женой ли буду верной я Иль прихотливою злодейкой, Умрет со мной твоя мечта, Алмаз уценится копейкой. И как все с нами может статься: У чаши острые края! Спешу с тобою я расстаться: Я – не твоя, я – не своя! Неловким движеньем Неловким движеньем разбиты фужеры, Фужеры разбиты – стеклянности сон. Тяжелой рукою сбираю осколки — Сбираю осколки и горечи звон… Как дерзки и хрупки живые остатки, Остатки живые запретной любви. Но лопнули вожжи уздечки усталой, Усталой уздечки от трезвой дали. Не открывай своей любви Не открывай своей любви Мне односложностью томлений. Я их пойму: не скроешь ты Неровный шаг сердцебиений. Руки воздушный томный жест И глянец яшмовых сверканий, Улыбки скованной протест Увижу я без фраз метаний. Не оскверняй моей любви Бездушной силой предложенья: Поступок словом надели, Жизнь подари без сожаленья! Средневековый палантин Средневековый палантин — Руно возлюбленной Психеи — Храню как зоркий паладин, Как сон безвременный лелею! Так свят величественный храм Во имя пенной Афродиты! Так чист источник Далай-Лам И дорог сердца стук забытый! Так полон невод рыбака, И так печально поле брани… Так смерти близкая рука Вонзает когти в тело лани… Так грежу я в объятьях сна, В своих мечтах живя один! Ты – саван, свитый для меня, Средневековый палантин! Как Вам будет угодно Отпускаю я Вас, Как Вам будет угодно… Без расплывчатых фраз Я оставлен, я сорван. Как Вам будет угодно! Я не знал Ваших рук Под перчаткой любезной, Я не знал Ваших мук Под вуалью железной… Как Вам будет угодно! С Вами я был один, Как ямщик в бездорожье… Был печалью томим, Ваша ж доля надежней… Как Вам будет угодно… Вы вдовою при муже Живете игрою… Чтобы не было хуже, Я Вам двери открою… И это все о НЕЙ… Сонеты… розы… руки… губы… Да, такова тропа любви: Манят призывно сердца трубы Сгореть… воспеть лета свои! Младая кровь уста сжигает, Объятья крепче всех цепей. В колодце страсти утопая, Душа, себя до дна испей! Волна дремала на рассвете Волна дремала на рассвете, Лазурь струилась, брег был пуст. Я шла одна по склону света И пела ветру свою грусть! Как солнца луч ласкает локон, Лишь оттеняя дивный цвет, Так, истомив сердечный кокон, Любовь рвет бабочку на свет! Как тешит первое признанье Младое девичье нутро, Оно тревожит сердце тайной И душу жжет своим клинком. И в миг слепого упоенья, Когда беснует в жилах кровь, Душа и сердце вдохновенье Вдруг принимают за любовь! Но горько, горько пробужденье… Лишь охладит наш разум ночь, Все понимаешь – заблужденье! Мечта же гонит правду прочь! И бег часов не остановит, И разум нужно подчинить. Лишь гордость эту страсть уловит: Любимой вечно, вечно быть! Но горько жить без упоенья И трудно вечно быть одной! И знать одно пренебреженье! Но страшно не любить самой! Всегда найдется Всегда найдется тот, кто любит, — Как трудно же сыскать ответную любовь! Всегда найдется тот, кто сгубит Себя во власти грез, заевши снегом кровь! Всегда отравит – да – укусом едким змея, Как червь ничтожит тлен усопших королей. Любовь всегда-всегда – волшебница и фея, Злодейка-люцифер, тюремщик-соловей… Всегда найдется тот, кто любит, И истинна любовь, прочней лишь только сталь! Всегда готов топор, что рубит… Святая эта казнь оправдана всегда ль? Я летаю Я летаю, я летаю… И над ней, и над тобою! Я летаю, ты не знаешь — Я дружу с твоей мечтою! Я летаю – ты мечтаешь, Я летаю – убиваешь! Я летаю – ты свободен! Ты меня не замечаешь! Я летаю – мир угоден, Я летаю – солнце светит! Поздно только вспоминаешь: «Ты любовь?» – а кто ответит… Полдень встречи Солнце скрылось за горою, Я померкла в теплой тени. Ветер ищет, ветер ноет… Не меня ли в теплой тени… Ты ль тот ветер, ты ли это? Если так – готовьте свечи. Меркнет тень по зову света — Я ушла на полдень встречи. Мне нечего сказать Мне нечего сказать листу бумаги: Остро перо и вдоволь тут чернил! Увы! Но он души не потопил В любви моей… забвенье лунной саги. Я шла к нему, превозмогая тьму, Летела, пусть бескрылая, навстречу… Испить души своей позволила ему… А он сказал: «Не жги напрасно свечи!» * * * И вновь чернил прозрачное письмо. Мне снова нечего сказать листу бумаги: Любовь пришла – оттиснула клеймо, Но чтоб любить, не найдено отваги! Все те же слезы стынут на щеке, Все те же свечи тлеют в полумраке, Все та же боль обидой на щите: Но я не та – я вышла из атаки… Мой Петербург Скрипач и слушательница Слушательница: Твоя музыка тонет во мгле, О, мой щедрый, мой нежный скрипач! Твоя музыка будит во мне Безутешный батистовый плач! Скрипач: Поищи эту муку в себе, Обвини в этом чудо смычка. Моя боль – это боль о стране! Моя боль – это слезы в стручках! Слушательница: Где ты слышал подобный мотив? Где безумие ноты ты взял? Скрипач: Обь и Лену веслом возмутив, Я бездонные зори черпал! Брал в ладони чернее угля Локон дивной уральской косы! А в волнующих душу полях Созерцал соты звонкой росы! Я шагал по амурской тропе, Я бродил среди рощ и дубрав… И не знал, как в озерной воде Отражается ели рукав! Я поил черногривых коней Из иссохшихся, стоптанных луж… Видел малых голодных детей… Как жену бил пропившийся муж… Я рыдал в богадельных домах… Я ослеп от измученных лиц… Я метался в приютских стенах, Перед Господом падая ниц. Оттого ли души я твоей Ранил больше, чем ядом жжет новь… Словно скальпелем, скрипкой своей Я вскрываю живую любовь! Слушательница: Я отвечу тебе, милый друг, Мой родной, мой философ-скрипач: Русь бессмертна, пока столько мук Рвет из сердца малиновый плач! Посвящение другу Разбросаны звезды небесной рукою По синему шелку ночной тишины, И лунные блики сплошной чередою Плывут над гранитной постелью Невы. Заря поселилась за спящим туманом, Безумствует мгла на стальных облаках, И ветер бодрящий нелегким обманом Вновь властвует градом, забытым в веках… Мы снова скользим по небесной лазури Шатров предрассветных Пальмиры моей. И мраморный шепот затих в партитуре Церковных гласов и ночных площадей. Во славу Петра легкий сонм листопадов Востоку дарует загадочный вальс. Дриады и нимфы во злате нарядов Пленяют коварством мифических глаз. Цветочных феерий дурманят каскады, Дыханием нежным согрет Петербург — Хранилище томной звенящей прохлады, Счастливых дождей и живительных пург. Судьбина моя неразлучна с тобою! Лишь невской волне отдается душа. Величием властвует град надо мною, И сладостным ядом поит тишина! И северной грустью приветливы очи Навек покорили меня, милый друг! Забвеньем баюкают Белые Ночи! Ты – сердце сердец, Ты – душа, Петербург! У Александро-Невской Лавры Весенним воздухом согреты Меж двух Некрополей врата. И медяки как кастаньеты В руках просящих сквозь года. И так печальна средь тумана Воды чернеющая гладь, Что отражает без изъяна Петровских замыслов печать… Городу Немые звезды белой мглы — Непобедимые Армады — Глядят на мрачные громады Угрюмой матушки-Невы. Так ослепительно и нежно Боа прозрачным сквозь туман Спадают лунные одежды С небесных плеч на град-обман. Непредсказуемость спасает От предрассудков вековых. И ты не терпишь молодых: Желанье новшеств угнетает! Не седовласый пуританин, Не резвый юноша, о нет! Созревший плод дворцовых таин, Переродившийся поэт! Ты – всемогущий и всесильный. Ты – вечный призрак средь людей, Мистификатор-лицедей, Увековеченный уныньем. Пусть стека скульптора скользнула По глади мраморной твоей Не легким, нежным поцелуем — Ожогом, раной от плетей, И ненароком император Твой гордый норов укрощал, И смертный одр предвещал Парижа царский ординатор. Ты ж непреклонно восседаешь На троне – тысяче костей, Но редок час, ты вспоминаешь, Чьих рук творенье, чьих мастей. Седая пыль сомкнет уста, Когда пробьет твой час расплаты, Но даже Адские палаты Не усмирят в тебе «Отца». Искупаться в белилах ночи Искупаться в белилах ночи Мне позволил мой мраморный Друг. Жизнь вокруг все тесней и короче, Только Сон, тишина… белый звук! И в трехсотый разнеженный танец Я вступаю, крещенье творя, Друг мой спит, словно истины старец, Что хранит робкий свет алтаря. Острый шпиль не пронзает заката — Этот перст, указующий путь. Не звучит водяная кантата — Это духа петровского суть. Не колышут балтийские ветры Разводные стальные горбы, И не бродят по улицам смерти… Нет ни крика, ни скучной борьбы… Плавит терпкое влажное утро Все надежды, мечты и любовь… Но придет одиноко и мудро Ночь белил, и воскресну я вновь! Автопортрет Я не пепел в пекле бренном Я не пепел в пекле бренном, Я – зеленые глаза. Не плаксивая царевна, Стихотворная гроза! Я нетленна, я туманна, Я как сотни «ярких» звезд! Пятернею майской Анна, Темных вихрей перехлест! Я – утопленник в пустыне, Я – жара в февральский день… Только буду я отныне — Рифм рокочущая тень! Я загадываю звезды Я загадываю звезды Под распятою луною, Как загадывают Солнце Зимней хладною порою. Я загадываю лица В вихре улиц, сновидений, Как загадывают птицы Дни и взлетов, и падений. Я загадываю души Через Таро и кристаллы, Как загадывает суша Дождь обильным, зиму талой. Я загадываю сердце, Что останется со мною, Приоткрывши татем дверцу В мир грядущего покоя. Я загадываю многих, Разгадать же нет желанья — Это участь одиноких: Я сама сплошная тайна! Я живу Я живу в мной придуманной звездной стране, Я живу в мной придуманных дерзких мечтах: Я – страна в не придуманной жизнью главе, Я – мечта в непридуманно мудрых сердцах… Я, мечтой очертя запредельную высь, Не желаю свершать преобыденный путь. И, вгрызаясь в миры как безумная рысь, От реальности в Чудо стремлюсь я свернуть. Но и там мне твердят вновь стальные гласа: «Ты не можешь уйти, обмануть, кто ты есть! Ты обязана – быть, как с восходом роса, И гнетущее пламя природы учесть… Что любовь? не под властью озноба души, Что печаль? не под гнетом смертей и разлук, Что свобода? без ропота сердца в тиши? То, что жизнь без судьбы и без совестных мук». Но мне хочется жить в мной придуманных снах — Жаждет разум свободы, свобода – дали. Знаю – нет на земле и в стальных небесах Ни счастливой печали, ни мудрой любви… Я узрела в мечтах безграничную власть Не над разумом жизни, над сутью своей! И сама у себя не могу я украсть Бесконечности призмы реальных вещей! Поэтам Ты не вправе, поэт… Ты не вправе, поэт, Ждать пустой похвалы… Ты, как легкий сонет, Создан эхом мечты. Сон твой чуток и сед, И ты дремлешь едва. Твой извечный сосед — Хмель… болезнь… нищета… Ты – нагруженный мул Средь уральских высот… Твоя Русь – не Стамбул, Без халвы здесь народ. Стол твой грязен и скуп — Покачнувшийся раб. А кошель слишком глуб, Чтоб найти в нем медяк. Ты – пропойца чернил Средь вторсортных бумаг. Острым штилем черти Свой народный кулак. Будь ты вечный излом, Будь добрее других… Будь ты праведный гром И спасительный стих! Судьба поэта Мне отчуждение даровано навеки. Стезя любви печали отдана, И дар безумства я за саван продала, Что с юности устлал седые веки. Мне одиночество отпущено Судьбою И боль утрат ниспослана сполна, Кровавый яд любви испила я до дна, Лишь дух Свободы веет надо мною. Душа горит в полете своенравном, Взирая на гробницы в Синеве, И, проклиная белый город на Неве, Еще мечтает о наследии бесправном… С зарницей блеклою прощается мечта, Усопшей мести отзвонили панихиду, Моя душа простит судьбе обиду, Но будет презирать ее уста. Пусть на одре секунды нам считают, Пускай объявлен смертный приговор, Не с чертом, мать-природа, договор Пред ликом я искусства заключаю. Пускай глава падет пред Спящей Лирой! Моих стихов пройдет пустая быль, И жар страстей, как вековая пыль, Осядет в омуте прославленной Пальмиры! Я ненавидеть этот город не сумею И проклинать его не захочу, Когда навеки в песне замолчу Пред горделивою красавицей моею. О, Муза! Презираешь ты меня — За слабость духа и душевные пороки… Но жить сулишь, диктуя эти строки, Во славе смутной будничного дня… Мне отчуждение даровано напрасно… Судьба что кубок ржавый короля… Но приговор о жизни бунтаря Звучит в устах богов: «Единогласно». Другу (Пушкину А. С.) Ты дремлешь, милый друг! Тебя не потревожу. Твой сон священный – чистый белый снег. Я преклоню колени, и ты сможешь Вглядеться в седину и впалость век. Но нет причин для грусти затаенной, Я не скорблю – унизить не могу: Мечтой о красоте навеки опоенный, Ты жизнь свою простил надменному врагу. Воздушная постель из ландышей душистых И трели соловья в полночной тишине Подарены тебе любовью самых близких, Небесною рукой и данью Красоте. Ты светоч, талисман моей весенней жизни, Взрастил во мне Цветок Любви и Доброты, Вложил свою мечту как память об Отчизне В сердца своих детей, в их русские умы… Путник и Поэт Поэт: Не тупи свой взор, усталый путник! Ты не бойся пламени добра. Был я тоже некогда отступник, А теперь со мной моя домра. Не гони ты ласку в чисто поле И не ссорься с верною мечтой! Не покорствуй ты немилой доле — Победишь! – поэзия с тобой! Путник: Утешения, пророчества напрасны: Я немолод, нет уж больше сил. Знаю я: поэзия прекрасна! И скажу: не зря на свете жил. Повидал я много пышных свадеб, Был на погребениях святых, Но, летами бороду изгладив, Не похож я боле на младых… Поэт: Стар годами, но душа моложе. Загляни – увидишь чистый пруд, Где под маской нищего, похоже, Скрыт богов неисправимый труд. И сей труд ты прячешь так умело, Что не всяк мудрец тебя поймет. Так попробуй маску скинуть смело, Тем спасешь ты душу – нет, умрет! Путник: Ты – поэт, а я усталый путник. Ты летишь, а я едва бреду. Ты романтик, я же тот преступник, Что подвластен дьяволу в аду. Ты ведь веешь доброе начало, Согреваешь души и сердца. Ну а мне кругом всех ада мало, Чтоб очистить душу у Творца. Поэт: Не понять твоих мне рассуждений: Почему, за что себя коришь? Сколько повидал я заблуждений! Ты не знаешь сам, что говоришь! Ты не можешь дико лицемерить, Отрицая все, что в мире есть! Ты обязан в лучшее поверить, Сохранив безумие и честь! Путник: Ты не спорь со мною, что ты можешь… Жизнь моя – дорога и пятак. Помни истину и дьявола низложишь, А иначе вечно будет мрак. Философия Берег Челн баюкивали волны В своих белых кружевах. В челне тесном, в челне полном Люди плыли в тех волнах. Все не все – но жить хотели… Все не все – но жить могли… Только в этой колыбели Ждать училися они! Кто-то грезам предавался, Кто-то выл в полночный час, Кто-то в бездну к смерти рвался, Но никто души не спас! Вот заря зарделась только: Штиль… луна дрожит в воде. «Берег, берег, берег!» – звонко Раздалось в чумном челне. Берег близко… лишь коснуться Легким лезвием весла! И с восторгом окунуться В тверди хладного песка… Каждый вздрогнул… встали разом — Тень надежды креном вниз: Жизни круг замкнулся сразу — Волн кочующих каприз… О, Государь! – О, Государь! Неприятность у нас — Пусто в казне на сегодняшний час! – Богу угодно! – король отвечал. И казначей, уходя, промолчал. – О, Государь! К нам стучится беда — Войска врага уж стучатся в врата! – Богу угодно! – король отвечал. И генерал в изумленье смолчал. – О, Государь! Я принес злую весть! Тысячи мертвых – чума ныне здесь! – Богу угодно! – король отвечал. Канцлер угрюмо главою качал. – О, Государь! Прогневили святых — Гибнут младенцы в купелях своих! – Богу угодно! – король отвечал. И кардинал пред распятьем молчал. – О, государь! Ощетинился ад — Ваша супруга отравлена – яд! – Богу угодно! – король отвечал, И духовник, проклиная, смолчал. – О, Государь небеса нас клянут — Сын ваш заколот, а дочь вашу жгут! – Людям угодно! – Господь отвечал. Плакал король и покорно молчал… Аксиома Бесполезная дань неприкаянной мгле, Беспробудная грусть в заколдованном сне, Ржавый медный пятак на дорожной пыли, Единичный седой отблеск старой зари. Смерть живая, гнетущая ясность ума, Плеть литая, дарящая оттиск клейма, Бесподобная страсть в лоне мертвых морей. Запорошенный гроб в чреве будничных дней, Мимолетность любви, пустошащая грудь, Беспардонность судьбы, предающая суть, И великая мысль истраченных дней — Истлевающий разум в гробнице теней. Но попробуй хоть раз от тебя отрешись: Никогда не пойму, так зачем же ты – жизнь? Восемнадцать… Будет мне, как и вам, – восемнадцать. На заре накопившихся сил Будет сердце в свободе купаться, Будет разум наивностью мил. Буду душу будить спозаранок, Буду дух боевой закалять. Буду зависть с обкатанных санок В гору мудрости редко пускать… Буду часто я с кем-то злословить, Буду влюбчив, наивен и смел. Буду тело к труду я готовить, Чтоб изъянов я в нем не имел. Буду гнаться за зайцем морали, Потопив в нигилизме главу. Буду жить я и, что б ни сказали, Свою жизнь лишь на опыт возьму. Сколько сделано будет ошибок, Сколько троп протопчу не туда, Сколько добрых и нежных улыбок Погашу, как свечу, без труда, без стыда. Будет мне, как и вам, восемнадцать, Чтобы это сберег я навек: Я, чему б на пути ни свершаться, Буду просто во всем – ЧЕЛОВЕК! Фонарный слепит свет Фонарный слепит свет, Стекло чуть слышно дышит, И снежный вуалет Неловко сон колышет… И ветер чудно свеж, Танцуют спешно тени… Как сладок танец меж… На горькой жизни сцене… Нечаян смерти шаг В скольженье смелых пятен, И саван – лучший стяг. Пускай он жизни кратен. И свят неровный гам Луны сердцебиений, И ноет чуждый шрам От снежных тех мгновений… Мудрец Взор Луны так печален сегодня, Ночь кротка и добра к Мудрецу. Ветер дарит постелю холодной, А дорога все ближе к концу… Неспокойна душа, что с рассветом В размышленья пускается вновь. Долго ищет признания где-то: Вера в Бога – есть вера в Любовь. И гордыня умерила силу, Забывая про роскошь одежд, Принимая невзгоды, обиды С всепрощеньем Господним невежд. Одиночество дремлет устало, И, его не встревожа ничуть, Память снова на домре играла, В лучший мир приготовила Путь. Струны тронула легким движеньем, Затаила дыханье на миг, И помчались волшебным теченьем Эпизоды прочитанных книг: Философия в пурпуре нежном На ступени заветные шла, И в величии царско-небрежном Жизни суть воспевала она. Скинув злато постыдное с лика, Сквозь серебряный саван небес Отозвавшись на вечные крики, Доброта ниспослала чудес. В хрустале одинокого трона Царства Веры, Надежды, Любви Бесполезно сверкает корона: Нет монарха в небесной дали?! Размышления вновь прерваны ночью, Звуков домры уж нет в тишине… Гомон елей, довольный и склочный, Все трезвонит о будущем дне… Лицемерие с вечностью в ссоре: Терпким ядом любовь напоив, Как галеру в безжалостном море, Всю разграбит, в вине потопив. Но простить лицемерию сможет, Не желая в опале страдать, Вечность тут же оружие сложит И всегда будет честь отдавать. И подарит навеки жестокий — Лицемерия страшный огонь. Выжжет душу тот огонь одинокий, Сделав прочной, из стали, как бронь. Вот где гибель души человечной, Вот где яд всеобъемлющих грез! Неужель лицемерие вечно?! Кто ответит на этот вопрос… Взгляд луны не печален сегодня, Ночь рассержена на Мудреца. Ну а ветер совсем не холодный… Только нет у дороги конца… Сквозь серебряные тени Сквозь серебряные тени в бледном лунном полумраке, Словно искры жизни прошлой, ускользают судьбы наши: Свеч церковных мирный шепот будоражит ладан чаши. Песнопения дрожащих медных арф царят во храме… Свято чти, людское племя, святых таинств назначенье — Всяку заповедь господню ты приемли как ученье! Богохульство – жаркий пламень леденящего безумья; Сотвори добра источник, что очистит дух порочных; Не дели созданий смертных ты на злых и непорочных… Свет алтарный взор туманит, меркнут пагубные лики; Крест свинцовый осеняет одр смертный на рассвете, Саван нежно-серый дарит Небо червю, облик смерти… Время жизни угасает на распятье всемогущем… О, людское племя, хватит на твоем веку падений: Береги крупицу счастья — сбережешь суть Поколений! Лунный диск – невольный странник, тихо дышит над долиной; Тени судеб ускользают под шатры немых курганов. И прозрачны грани жизни в естестве земных туманов! Славянские газели * * * Даришь алые восходы, Плещешь яростные воды На брега своих владений! Гонишь прочь свои народы… Стой же, ярости стихия, Ты в плену своей природы! * * * Веет легкий шлейф Багдада, Острой плетью винограда Сыплет лакомый шербет. Танбура зовет услада, Очи жгучие – стихия, Кисея небес – награда! * * * Я не считаю жарких дней — Приятен холод, холод, холод. Россия… думаю о ней… Тоскливый голод, голод, голод. Небытие – моя страна, Язык мой нем – прозрачный молот! Любовь по-прежнему ОНА! И сон мой надвое расколот. Нельзя забыть, нельзя украсть: Мой вдох в основы ее вкован… Россия – истинная страсть, Кто вечным зовом околдован! Прощание с Сибирью Часы отсчитывают бег Шероховатости дороги, Но ты, любимый человек, Забудь печали и тревоги! Пусти в свой дом мои слова, Что звездной пылью растворятся. Пускай зажгут они сердца, Чтоб нам с тобой не расставаться! Пусть память быстрою рекой Домчит прожившие минуты, Всегда я рядом, я с тобой — И рук сплетения замкнуты! Прости обидные слова, Что, не подумав, я сказала… Передо мной твои глаза — В них доброта любовь купала! Пускай сибирский летний зной, Седая шаль ветров и вьюга Расскажут сердцу, нам с тобой, Как нелегко нам друг без друга… Тяжелым пламенем зажгла Луна ночи прозрачну тушь… Ты у окна сидишь, и мгла Разъединяет родство душ. Тоска железною рукой Сурово к сердцу потянулась И шепчет: «Я одна с тобой!» Кольцо стенаний разомкнулось… Представь меня перед собою, Поговори со мной… печаль… Печаль развеется весною! Вернусь я скоро, не скучай! Когда твоей ладони след Когда твоей ладони след Растает в питерском тумане, Я спрячу эту нежность в плед, А тень твою сверну в кармане. Когда вернешься ты домой, Зажгу я свет из сладких масел. Верну и тень – и вот ты мой! Наш мир вдвоем – всегда прекрасен! Памяти событий 03.04.2017 Прощаясь на минуту или час, Запомни, что секунда – это вечность! И не растрать впустую бесконечность — Своей дороги жизненный запас! Не жди причин творить вокруг добро, Не стой угрюмо в ожиданье чуда! Ты чудо сделай для души одной — Одним счастливым на планете больше будет. Секунда – миг, но будь секунде рад, Пусть незнакома будет смерти сцена! И никогда б не знать осколков град В дыму вагона метрополитена… Мама Позвонить попробую я маме, Номер я попозже наберу, Сделаю заметку или в плане… Вся же жизнь, к несчастью, на бегу. Пусть немного разойдутся пробки, Ежедневные рутинные дела Выйдут вон за жизненные скобки, И найду я нужные слова. Вот три дня… неделя за неделей… Пролетели нервным вихрем вновь. Все дела, соцсети, еле-еле Я осилить силюсь эту новь. Наконец я смог поставить точку, Отговоркам говорю я: «Нет!» Телефон в руке, гудков отсрочка, Нет ответа – мамы в трубке НЕТ! От соседей я узнаю позже — Приступ… сердце… так ждала меня! Вот Она теперь всего дороже… Позвоните маме раньше, чем смог я! Мне сегодня достаточно Мне сегодня достаточно неба, Вязких капель и мартовских луж, Свеже-теплого белого хлеба, Кофе крепкого, сахарных груш. Мне достаточно трели весенней, Пледа теплого ночью глухой, Ощущения собственной тени, Что я жив и не сломан судьбой. Как же надо для счастия мало, Как запросы у нас велики — Ведь, по сути, нам всем не хватало Рядом верной, любимой руки… Проза «На все воля Божья» Посвящается Ольге Филипповне и Николаю Павловичу Ишаниным На пороге появилась ночь. Чуть слышно пробираясь сквозь деревья и кусты, стелясь по росистой траве, она обняла своими черными ручищами все окрестные дома, в рядок стоящие вдоль тракта, ведущего из Санкт-Петербурга в Архангельск. Лишь один неприметный домишко в ветхом деревянном кафтане, единственное окно которого выходило на дорогу, неловко отгородившись от остальных, еще не спал. Войдем же. Легкая деревянная дверь без скрипа и визга открывает просторные сени. Тут и там тучи склянок, горшочков и мешочков, в каждом углу развешаны пучки безмятежно дремлющих лекарственных трав; почувствуйте это чудо природы – мелодию аромата! Двери, которая ведет в саму избу, нет. Проем занавешен плотным, истрепанным куском материи когда-то зеленого цвета. Откинем импровизированную дверь: нашему взору предстает огромное помещение, разделенное пополам тонкой перегородкой. Подобие комнаты с левой стороны занавешено той же выцветшей зеленой материей. Это маленькая лаборатория. Населена она разноцветными бутыльками, ароматными травными букетами, небольшим столом и печкой, на плите которой в чугунных котелках кипят разнообразные зелья. Остальное помещение – неуютная комната, которая одновременно служит столовой, спальней, кабинетом и приемной для больных. Как уже, наверное, догадался читатель, необычный дом принадлежит никому иному, как сельскому лекарю. Знакомство состоялось. Вдоль перегородки стоит большая железная кровать без матраса, с настилом из досок, застеленная шерстяным одеялом. Рядом с кроватью ютится дубовый письменный стол времен Петра Первого, а у окна стоит огромная деревянная кадка с высоким заморским растением, раскидистая верхушка которого усыпана изумительными голубыми цветами. Около пышного растения, в самом углу, под тяжестью лет сгибается ольховое графское кресло, обитое красным бархатом, со стертой вышивкой герба на спинке. Кому принадлежало оно и как здесь оказалось, как и стол, – никто не знал. В нем и спал, удобно устроившись, хозяин сего скромного жилища – лекарь Анатас. Спящий мужчина 35 лет от роду обладал восхитительной для этой местности смесью кровей – русской и итальянской, что непременно отразилось на его немного изможденном, но аристократичном и слегка смуглом лице. Нос, губы и подбородок носили печать греческого профиля. Мягкие черные волосы, уже тронутые благородной сединой, ниспадали на плечи. Безупречное атлетическое сложение и величественная осанка могли бы выдать его дворянское происхождение. Однако вся его родословная сводилась к брезгливой каллиграфичности конторского служаки: «сын купца от беглой крестьянки из Палермо». Его отец – русский купец, приютил у себя беглую крестьянку из Италии, на которой затем и женился. Молодой человек, а этого мужчину нельзя было назвать иначе, так как, несмотря на возраст и седину, он выглядел на 10 лет моложе, спал в многовековом кресле, забыв потушить огонь. Его разбудил шум в сенях. Он вскочил с кресла, подошел к двери и сильно рванул занавеску на себя: на пороге стояла женщина. Она была вся в лохмотьях. Волосы слиплись от пота, лицо искажено мучительной гримасой. Она ступила через порог и тут же рухнула у ног лекаря. Нашему эскулапу не раз приходилось наблюдать подобную картину, когда нуждающиеся в нем сами из последних сил находили спасителя. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он хладнокровно взял женщину на руки и понес к кровати. Осторожно опустив ее на постель, лекарь вернулся к дверям, вернул на место занавесь и скрылся в лаборатории. Тем временем женщина начала приходить в себя. Она открыла свои черные, как ночь, глаза, провела обессилевшей рукой по пылающему лбу и глухо застонала. На стон никто не пришел.

Конец ознакомительного фрагмента.