Однако сомнений не было: перед ним, вернее, прямо возле него, справа, стоял именно дронт. Не страус, не гриф и даже не гигантский альбатрос. Эти большие желтые лапы, этот зеленый крючковатый клюв и кучерявый пучок вместо хвоста! Разве их можно с чем-то перепутать? А морда? Вы только взгляните на нее! На ней же совершенно нет перьев, что, кстати, делает ее немного похожей на человеческое лицо. Немудрено, что профессор принял Патрика за человека. Нет, он его, конечно, сразу узнал – как только пришел в себя, еще там – в гамаке. Но здравый смысл вкупе с отсутствующими очками все-таки взял верх. После долгих дней, проведенных в шкафу, Теодор решил, что обознался. На его умственных способностях сказался шок и общее болезненное самочувствие. Ведь даже если на минутку предположить, что каким-то странным образом этот дронт дожил до наших дней, хотя это, конечно, сущий абсурд… Но даже предположив это, как объяснить тот факт, что Додо разговаривает на чистом человеческом языке? Пусть и с небольшим акцентом, но все-таки! И как объяснить то, что он прекрасно управляет судном, разбирается в навигации, превосходно готовит, умеет пользоваться туалетом и пишущим пером? Как, ответьте, все это логически обосновать?

Сами видите, внешне спокойного профессора Спагетти раздирали внутренние противоречия, которыми он отнюдь не спешил делиться с Додо.

А Патрик тем временем размышлял, что приготовить на ужин. С появлением профессора на борту «Моцареллы» жизненный уклад Додо коренным образом изменился. Например, стало совершенно невозможно заранее планировать меню или уединиться, чтобы немного почитать книгу. Профессор занимал у Патрика все его свободное время. Впрочем, несвободное он тоже занимал. Господин Спагетти вообще не отставал от Патрика ни на шаг – куда шел Патрик, туда следовал и он. С тех пор, как профессор вновь обрел зрение, он, в буквальном смысле слова, не сводил с Патрика пытливых глаз. Согласитесь, не очень-то приятно, когда на тебя таращатся день-деньской. При этом совершенно невозможно сосредоточиться! Также профессора Спагетти чрезвычайно интересовали лапы Додо – он даже снял с них отпечатки, пока Патрик делал вид, что спит. Профессору не давал покоя хвост Патрика, его клюв, крылья и даже, простите за такие подробности, помет. Все это он тщательно осматривал исподтишка, не давая никаких объяснений своему загадочному поведению.

– А не навернуть ли нам по тарелочке спагетти? – предложил вдруг профессор.

Это было так неожиданно, что Патрик поначалу растерялся. Конечно, он уже немного привык к резким сменам настроения Теодора, но… Во-первых, профессор с ним не разговаривал уже почти трое суток – с тех самых пор, как в последний раз лишился чувств. А во-вторых, Патрик не умел готовить спагетти и вообще не представлял себе, что это такое. Какая-то рыба? Или торт?

– Как? Вам не доводилось пробовать этого изысканного блюда? – профессор картинно всплеснул руками.

– Не доводилось.

– Дружище, я приготовлю вам такие спагетти! Вы пальчики не только оближите, вы их себе откусите, клянусь!

– У меня нет пальчиков, – напомнил Патрик.

На секунду профессор впился глазами в короткие крылья Додо, но вовремя спохватился.

– Это фигуральное выражение. Скорей показывайте, где у вас тут мука? И еще мне понадобится большая кастрюля.

Спагетти были просто объедение! Больше всего Патрику понравилась их форма. Они были длинные и плоские, похожие на его любимые водоросли. Теодор приготовил их с морскими ракушками и каракатицами, которых с утра наловил Додо. По такому случаю Патрик выкатил из трюма бочонок с вином, который однажды (после очередного урагана) обнаружил слева по борту. Наверное, вино было очень старое – с непривычки оно кислило и щипало Патрика за язык.

– Могу я задать вам несколько личный вопрос? – спросил профессор.

После ужина они забрались в гамаки и теперь покуривали трубочки, набитые эдельвейсом. У Додо была костяная, а профессору он подарил кедровую.

Что такое «несколько личный» вопрос, Патрик не знал. Поэтому он просто кивнул. В конце концов, вопрос задать можно какой угодно, главное – что ты услышишь в ответ? Если услышишь хоть что-нибудь.

– Вы единственный ребенок в семье?

– Я? Да, – немного удивился Патрик. – А почему вы спрашиваете?

– То есть, ни сестер, ни братьев у вас нет? – уточнил профессор.

Патрик покачал головой.

– Я так и думал, – с досадой поморщился Теодор. – А ваши матушка с батюшкой, простите, живы?

– Нет. Они давно умерли, – ответил Патрик. – Меня воспитывал дядя, мамин брат. Он был последним в своем роде.

– Вы хотели сказать «предпоследним», – поправил Спагетти.

– Именно это я и хотел сказать. Дядя ушел, когда мне исполнился ровно год. К тому моменту я был уже достаточно крепок, чтобы позаботиться о себе. А «Моцарелла» была готова к отплытию.

– Ушел? Но куда? – профессор развел руками и огляделся, словно давая понять, что с «Моцареллы» куда-то уйти невозможно.

– Умирать. Ведь некрасиво умирать в присутствии кого-то. Особенно, если этот кто-то – твой годовалый племянник.

– Так-так, – отчего-то разволновался профессор. Одним махом он опрокинул в себя остатки вина. – Прошу вас, продолжайте!

– Дядя Людвиг заменил мне и отца, и мать. Он очень хорошо обо мне заботился, – при этих словах Патрик улыбнулся. – Помню, он учил меня кататься на велосипеде. Дядя сделал его сам – из старых бочонков и ивовых прутиков. Но у меня все никак не получалось – лапы то и дело срывались с педалей, а крылья совсем не держали руль.

– И что сделал ваш дядя?

– Ничего. В тот вечер он не пустил меня домой ночевать. Сказал, до тех пор, пока я не оседлаю велосипед, ноги моей в его доме не будет.

– Но это же бесчеловечно!

– Не знаю, наверное. Зато на следующее утро я уже лихо катался с горы.

– С какой именно горы? – заинтересовался профессор.

– Мы жили на потухшем вулкане. Вернее, на крошечном острове, где много веков назад извергался этот вулкан. Это был замечательный остров – теплый, уютный и абсолютно необитаемый. Его берега были окаймлены кораллами, а воды кишели…