Почему, бегут лишь трое из десяти… Гулливер, Викентий и Дормидонт. С Гулливером всё ясно, мальчик исполнительный… Викентий, внушает у меня определенные опасения, но о нём потом. Больше всех впечатлил хромающий Дормидонт, мужчина готов плакать от боли, но бежит.

— Кто разрешил вам отдыхать, семеро бездельников.

— Мы больше не можем… с утра сил нет… Эдуарду хватило наглости сказать такое перед Дормидонтом.

— Ясно, ну что же, ваше право.

— Вы трое, хвалю, можете отдохнуть. Счастливый Гулливер упал на спину и начал дергать ногой, словно у него агония.

— Ярослав, будь добр принеси мне семь одинаковых палочек. Я надломил одну и сказал — Тяните по очереди.

Похоже, это судьба…

— Все видели? Эдуард вытянул короткую, пусть винит свою удачу, а не меня. Я набросился на него и стал стаскивать ботинки. — Эй, ты чего удумал!? Возмущался дважды ампутант.

— Я же сказал, тот кто отлынивает, будет наказан! На последнем слове я откусил его мизинец на левой ноге.

Он громко заорал! Все вытянулись по струнке, они думали, что отхватить можно только за длинный язык, а тут оказывается малейшее непослушание и ты как человек становишься меньше…

Выносливая троица радовалась в сердцах, что ранее каждый из них принял верное решение не дразнить судьбу и бежать. Их не сломили даже уговоры тех, кто устал и прилег отдохнуть.

— Не переживай, мизинец вообще человеку не важен.

— Ублюдок!

— А теперь прошу к завтраку. Я указал на мертвую медведицу.

— И что нам с ней делать…?

— Вам семерым кушать так как есть, а вы четверо моих фаворитов, можете пожарить медвежат.

Разумеется, четвертым был Эдуард, я справедливо рассудил — он мне палец, я ему жареного мяса.

Они долго топтались на месте, но потом поняли, что каждая секунда промедления под моим взором, опаснее чем цианистый калий. Люди разрезали шкуру и начать поедать тушку как зомби, через силу пихая в глотку сырые куски мяса и запивая их медвежьим жиром. Того, кто извергал из себя деликатес, я заставлял повторно хлебать пережеванную массу с земли.

Когда я кормил подопечных, я почувствовал изменения… Словно на одного человека в округе стало меньше… Не знаю как, но Мару закрыла от меня эмоции и чувства… Похоже, с моей кровью она унаследовала часть способности помешательства.

Эхх, что-то я в последнее время разошелся… Видимо сцены того, как я легко могу откусить палец за малейшую провинность, не добавляют мне очков как родителю.

* * *

В следующие дни мне снились кошмары… Каждую ночь я был ранен, меня преследовали, нападали, я падал с большой высоты, тонул, горел, умирал от болезней, моё тело поедали насекомые.

— ТРЕВОГА! ПСИХИЧЕСКОЕ СОСТОЯНИЕ НЕСТАБИЛЬНО!

— ПОПЫТКА НОРМАЛИЗОВАТЬ СИЛОЙ ВОЛИ!

— ПОПЫТКА ПРОВАЛЕНА!

Черт! Мало того, что от снов я вздрагиваю так, словно у меня температура под сорок шесть, так еще и голос никак не может заткнуться. Эту речь он транслирует уже двадцать семь раз. Я был на грани безумия… но старался сдерживаться и неделю не тревожить моих бойцов, иначе они разбегутся быстрее, чем симпатия перестроит их мозг.

Я просто заставлял их бегать до потери сознания, отжиматься, пока руки не захрустят, приседать до момента, когда взрослые мужчины не выдерживают и плачут как дети, и поглощать пищу до тех пор, пока желудок не рвется. В буквальном смысле, пару раз я лично запихивал килограммы мяса в глотку, просовывая руку до локтя.

Обычный человек при таком режиме умер бы семь раз в день, но благодаря моей крови в рационе, они с каждым днем всё меньше походят на людей. Помешательством я поддерживаю их разум и частично превратил каждого из людей в мазохиста. Плохое отношение к себе они конвертируют в уважение к командиру.

Сегодня настал тот момент, когда можно тренироваться по-взрослому.

— Не спешите… солнце еще высоко. Я лежу на повозке и уже шестой час наблюдаю за бегущими салобончиками.

Пот льется ручьем, вены на лбу взбухли до толщины ужа, а дыхание, как у умирающих от рака легких людей. Моя гордость, мои марафонцы…

Ну вот стоило только похвалить, как… — Я, я не могу боль-ше… Гулливер, как самый коротконогий, упал.

Я подошел к нему и сказал — Всем стоять.