Он поправил микрофон и начал играть. Тишина возникла не сразу. Чистый, сильный рифф поймал людей врасплох. Профессионалы вообще удивительны, как единственная антитеза хаосу, но особенно там, где их не ждёшь. Техника его игры была такой же неуместной в этом зале, как эротическая сцена в фильме про колхоз. Мысль об эротике внушали его пальцы: тонкие, летящие, небрежные. Он вёл одновременно ритм и соло, звучали как бы несколько гитар. Вдобавок Тёма умудрялся петь. Тексты были средние, но музыки не портили. Пара мелодий стырены, и ладно, шансон вторичен по определению. Но игра… Я не верил, что слышу это живьём.

Пока он выступал, кто-то доел мой винегрет. Хуже того — прикончил мою водку. Неужели я сам? Трюк бессознательного странным образом вернул меня в юность. Реальность сдвинулась, мир был загадочен и нов. Душевный подъём толкал на глупости. Я вышел на крыльцо, достал сигареты.

— Брат, огоньку не найдётся?

Это, разумеется, был он. Ощущение гостя в чужом сценарии не покидало меня. Я чиркнул зажигалкой.

— Классно играешь, давно такого не слышал. Фингерстайл?

— Ого! — удивился он. — Спасибо. Ты сделал мой вечер. Артём.

Он протянул руку.

— Макс. А Самарский это псевдоним?

— Почти.

— Земляки что ли? Я на Химзаводе жил.

— Сто шестнадцатый. То же отверстие, но вид сбоку.

— Во, блин…

Он на секунду задумался.

— Слушай, я диски продал, восемь штук, есть идея.

— Я участвую. С женой.

— Не вопрос. Будут два парня со студии, впятером уместимся. Предупреждаю: у меня срач, везде коробки…

— Переезд?

— Ага. Развод. Его и отмечаем.

Разводился Артём трижды, женат был четырежды. Первые три раза на Саше, блондинке из автобуса. Второй развод окончился третьим браком, после чего мы задружились семьями. Сейчас приятельствуем с экс-супругами отдельно. В эмиграции непросто развестись по-человечески. Невозможно хлопнуть дверью и уехать к маме или на время зависнуть у друга. Друзья такого качества остались в прошлом. Мамы нет, и средств на две квартиры тоже — приходится мириться.

Саша долго мирилась с увлечениями Артёма. Кроме поэзии и музыки он увлекался историей, алкоголем, коллекционированием и ношением военной формы разных стран. Работал клинером, маляром, стекольщиком, электриком. Отношения с коллегами везде не задавались. Английский он знал худо, новозеландский сленг — тем более, за что был унижаем в трудовых коллективах, особенно представителями народа маори. К несчастью, в этих коллективах преобладали именно они. Артём зверел, спасался музыкой. По выходным в гараже у приятеля записывал третий альбом. Возвращался ночью, ошибаясь то подъездом, то квартирой.

Вдобавок Артём не хотел зарабатывать тем, что реально умел. Что не требовало беглого английского, собеседований, дипломов. Только гитары и рук. Так нет же. «Я по кабакам налабался досыта, — сказал, как рояль захлопнул. — Чужого больше не исполняю».

К тридцати годам Сашу накрыл материнский инстинкт. Лет через семь он превратился в манию. Это муж ей поставил диагноз. Лично его родительский инстинкт не беспокоил. Детей он считал нонсенсом, а их отсутствие — бонусом. Сашу задолбало ждать чудес природы. Она тихонько сделала ЭКО. Или не ЭКО, а кто помог? Короче — чей ребёнок, сука? Болезненный вопрос, ставший поводом их третьего, финального развода. Произошло это в Австралии, куда супруги двинулись за госпожой удачей и где её со временем нашли.

Саша родила здоровенькую умненькую дочь. Выскочила замуж за богатого еврея. Дом с верандой, гости, селфи, барбекю. Не семья, а украшение фейсбука. Тёма женился на разведёнке с идеальным комплектом детей. Мальчик и девочка называют его папой. Он бросил пить, увлёкся индуизмом, работает на фабрике дверей. У него всё хорошо, только песен не сочиняет. Да и бог с ними, при чём тут песни? Главное — жизнь удалась.

Веллингтон не держится за людей. Он холоден, самодостаточен, далёк от желания всем нравиться. Покинул его и Юрий Лашков, специалист по трансгенным москитам, завлаб и кандидат биологических наук. Сходство между Артёмом и Юрием исчерпывалось тем, что оба оказались в этом городе случайно. Дальше начинается существенная разница. Юрий прилетел сюда не из авантюризма или тяги к перемене мест. Жена и дети были только поводом, отношения там давно закисли. Без семьи в Новосибирске Юрий обходился превосходно. Без лаборатории — не смог.

Наука и учёные внезапно обесценились. Стране понадобились новые герои. Когда тебе без малого полтинник, выбор невелик: уехать либо сдохнуть. Коллеги собирали чемоданы, выяснилось, что у многих они почти готовы. В разговорах мелькали слова «контракт», «рабочая виза», «Стэнфорд», «Йель», «Гонконг». Жена Юрия, сейсмолог, уловила эти катаклизмы загодя. Получила трёхлетний контракт в Зеландии и отвалила с детьми. Юрий тогда ехать отказался. В Академгородке он был фигура, а там кто? Он ещё подумал: вот и ладушки. И с разводом канители никакой.

Лаборатория закрылась. Юрий месяц пил. Деньги и здоровье были на пределе. «Парашюта» он не заготовил, ни в Стэнфорде, ни в Йеле его не ждали. Пришлось звонить жене.

Юрий был из редкой категории людей — трудоголик и алкоголик одновременно. Тип, с гениальной лаконичностью описанный Некрасовым: «он до смерти работает, до полусмерти пьёт». За год знакомства я наблюдал Юру исключительно в двух состояниях. Либо трезвым и весёлым на работе. Либо вне её — меланхоличным и бухим. В обеих ипостасях он мне нравился.