— Как все?

Собственный голос доносился будто издали. В кронах пальм шумел солоноватый ветер. Над океаном точно по линейке выстроились облака. Саша оказалась как бы в трёх временах разом. Где одно изображение проступает сквозь другое. Где прошлое мнит себя настоящим, а завтра, обрастая корешками из сегодня, перестаёт быть вымыслом. Она увидела типичную рекламную семью. Муж, жена, ребёнок, две собаки. Дом с австралийским флагом, постриженным газоном и качелями. Рождество, именины, счастливые лица в фейсбуке…

— Как все… — повторила она, глядя в своё мини-отражение. — А хочешь, полетим в Россию — на лето, к бабушке? Я отвезу тебя и привезу. А ты поживёшь с ней. На даче.

— К бабушке? — Лета сделала огромные глаза. — But… sure, I do! — и тотчас же поправилась. — Хочу.

Побег из зоопарка

Почти в любом селе есть дома как бы неуместные здесь, чужие. Два этажа, скрипучая лестница, шестнадцать квартир. Однако и не городские: тёмные, бревенчатые, у дверей вповалку сапоги, и запах кислый, избяной.

Народ там обитает такой же маргинальный. Заводчане на сельхозработах, шабашники, молодые учителя. Хотя какие они, к чертям, молодые? Вон историк Николай, почти сорок мужику. Учительствует давно. Пользуется, как говорят завистники, дешёвым авторитетом, руководит школьным ВИА и баскетбольной секцией. При этом росту он совсем не гренадерского. Коренаст, ухмыльчив. Напоминает одного киноартиста, игравшего при соцреализме хитрожопых деревенских умников. Выпивает регулярно, но без спешки. Разведён.

Рядом, в шестой квартире, затаился биолог Георгий Ильич. Пятидесятилетний, незаметный, лысина, толстые стёкла очков. От школы его мутит так давно, что состояние это кажется нормальным. «Хоть бы год спокойной жизни или три… — мечтает биолог о пенсии, — главное, чтоб не вынесли прямо из кабинета». На уроках школьники и Георгий Ильич существуют автономно. Семьи вроде бы нет. Учительская крепкая семья — это вообще оксюморон. Работа выедает толерантность дочиста, как у полицейских, например, или лакеев.

Вечерами историк навещает коллегу. Ему охота поговорить и выпить разведённого спирта. Рядом с деревней — спиртзавод, где у Николая всё под контролем. Жаль, собутыльник из Георгия неважный: у него был инфаркт. Одно время Николай ходил в соседний подъезд к учителю английского Ивану, человеку действительно молодому и в школе недавнему. Но затем у беременной жены Ивана стал портиться характер. Николай отнёсся с пониманием. Это у них всегда так: месяце на пятом звереют, a потом — ничего.

И вот Алёна родила, но оставалась пока в больнице. Законный повод устроить мальчишник, — решил Николай. Иван моментально согласился. Позвали Георгия Ильича, физрука Толика. Из города подтянулись бывшие сокурсники Ивана — Андрон и Фома. Фоме не хотелось ехать с Андроном, как чувствовал — выйдут проблемы. Не человек, а ходячий трабл — большой, шумный, везде с ним тесно. Начнёт в электричке травить похабные анекдоты — слышат оба тамбура.

И начал, кто бы сомневался. Анекдоты были старые, на тему голубых — она его по жизни волновала. Андрон изображал героев в лицах, находя это дико смешным. На приятелей косились.

— Сидят два гомика в землянке, — Андрон, «подкрасив губы», запищал фальцетом: «Дорогой, кажется, немцы в атаку идут». — «А они красивые?» — «Ой, нет, страшные». — «Ну тогда, огонь!» Ха-ха-ха-ха! Или вот: молодожёны, первая брачная ночь, все дела. Он: «Киска, у тебя до меня парни были?» — «Нет…» — «А у меня были!»

— Что за мерзость, прости-господи, стыд какой, — не выдержала бабка с рюкзаком.

— Стыдно, у кого видно, — весело откликнулся Андрон, — а у кого болтается — не считается!

Явился на вокзал уже хороший, — сообразил Фома. Зачем вообще бухать, если дури природной с избытком? Но это был, конечно, риторический вопрос. Андрон находился в той фазе жизни, которую называл Flucht aus dem Zoo, или побег из зоопарка.

Раз в полгода Андрон убегал из дома, точнее, от сумасшедшей мамаши. Та его вычисляла рано или поздно. И, вернув к семейному очагу, мудохала подолгу чем-нибудь тяжёлым. «Вот те, сучий потрох! Вот те, мразь! Нагулялся, вошь лобковая?!» Андрон, бугай под метр восемьдесят и столько же в диаметре, защищал голову: «Ну хватит, мам. Заканчивай, мам…» Он знал, что экзекуция неотвратима, поэтому на воле распахивался душой.

Однажды Андрон Воеводин показывал друзьям фотоальбом. Из мутных окон в прошлое глядел задумчивый толстый ребёнок. Казалось, он удивляется, всматриваясь в Андрона сегодняшнего: как из него получился такой неадекват? Лёха Фомин не удивлялся. Он дважды общался с мамой Андрона и больше точно не хотел.

В детстве у Фомы была книжка «Рейнеке-лис» с жутковатыми, натуралистическими иллюстрациями. Морды большинства персонажей излучали бездну тупости и разврата. На их фоне мерзавец-лис выглядел даже симпатичным, что отчасти передавало идею книги. Один рисунок изображал фантастическое чудовище: царицу пещерных горилл. Увидев Эльвиру Романовну Воеводину, Фома поразился сходству. Мама Андрона выглядела так, будто кожу человека напялил загадочный организм, великий и ужасный. Папа у них отсутствовал. Иногда Фома думал: а ведь некий странный тип польстился на Эльвиру Романовну. Возможно, какой-то маньяк изнасиловал её в темноте.