Кроме отопления было устроено нормальное водоснабжение и туалеты более-менее привычного мне типа. С унитазами, состоящими из фаянсовой чаши с гидрозатвором и сливным бачком. Они кстати произвели на местных воистину неизгладимое впечатление: хоть сам принцип ватерклозета уже вполне был широко известен, именно к такому законченному виду он, вроде бы как, пришел только к концу века, так что мы тут изрядно опередили время.

При этом небольшой цех по производству туалетного санфаянса очень быстро завалили заказами на несколько лет вперед. Все же в столице было более чем достаточно богатых людей, способных позволить себе теплый ватерклозет. Сидя с газетой на «белом друге» — в теплоте и без всяких неприятных запахов — как никогда понимаешь всю прелесть развития и новых технологий. Не оружие, железные дороги, электричество и вот это вот все, а теплый туалет, где можно посидеть в удовольствие — первейший признак цивилизации.

В Твери уже строилась полноценная фабрика, способная производить несколько тысяч комплектов в год — несмотря на первоначальный спрос, я оценивал существующий рынок подобной продукции достаточно скромно, — а мои юристы спешно патентовали все что связанно с «туалетным делом» в основных европейских странах. Я, как обычно, не упускал возможности заработать лишнюю копеечку на привнесенных в этот мир новинках.

Во дворце даже заранее заложили каналы для будущей прокладки электрических кабелей. Работы над бытовыми лампами накаливания уже выходили на финишную прямую, и я надеялся на скорый переход в эру электричества. А то от постоянного чтения в полумраке к сорока годам — до пятого десятка оставался всего лишь год с небольшим — уже начало активно садиться зрения. Ну а фасоны местных очков решительно мне не нравились по эстетическим соображениям.

— Понравилась девочка? — Когда танец закончился и я вернулся к тоже не старавшейся не пропускать танцев жене, спросила Александра.

— Приятная, — максимально обтекаемо ответил я.

После рождения младшего сына — Николая Николаевича — наши с супругой отношения несколько испортились. Виной тому был медицинский запрет на секс, который очевидным образом повлиял на наши взаимоотношения. Нет, понятное дело, что и без риска беременности человеку с фантазией всегда найдется чем заняться в постели, и мы с Александрой регулярно устраивали сеансы взаимных ласок, однако все это было, как ни крути, эрзацем. Отсутствие полноценной половой жизни действовало на императрицу не лучшим образом, она становилась раздражительной, хуже спала и, что раздражало уже меня до последней крайности, стала ревновать меня к обретающимся во множестве при дворе молодым девушкам. И это при том, что я хоть и не был ангелом в деле супружеской верности, но всегда был максимально аккуратен, чтобы не давать повод слухам и не обидеть жену. Пятнадцать лет совместной жизни — это как ни крути не чих собачий, Александра всегда была для меня опорой и поддержкой, так что как минимум уважения заслуживала на сто процентов.

— Присмотрись к ней, — неожиданно сказала императрица, напрочь поломав все заготовленные заранее фразы у меня в голове.

— В каком смысле присмотрись? — Я удивленно скосил глаза в сторону Александры. При этом как и положено хозяину бала я не переставал улыбаться и кивать в знак расположения мелькающим в толпе знакомым лицам. Это я уже делал совершенно автоматически, не задействуя мозг.

Оркестр тем временем начал играть мазурку, и танцующие, сменив пары, принялись двигаться по кругу, забавно подскакивая и вскидывая ноги.

— В том самом, — пожала плечами императрица. — Я подумала, что не можешь же ты всю оставшуюся жизнь прожить без близости, раз мне это запрещают врачи. Так уж лучше я сама подберу тебе скромную девушку, которая не будет доставлять проблем.

— Кхм-кхм, — я аж поперхнулся воздухом от такого заявления. К сожалению, с контрацепцией в эти времена было сложно. Никак не было, по большому счету. Нет, некое подобие презервативов из кожи, льна и даже первые резиновые образцы уже давно существовали и даже кое как применялись на практике. Вот только они были дорогие, часто рвались и, поскольку имели жуткую толщину, напрочь убивали все удовольствие от процесса, отчего, понятное дело, особой популярностью не пользовались. Да и надежность у них была отнюдь не стопроцентная. Мои химики во всю экспериментировали над составом резины, дабы добиться нужной прочности при минимальной толщине конечного изделия, но пока результаты не обнадеживали. — Неожиданно. Никогда бы не подумал, что ты можешь такое предложить.

— Ну я не предлагаю тебе отказаться от наших забав, — криво усмехнулась жена, было видно, что данный разговор дается ей не легко. — Более того я настаиваю на том, чтобы мы проводили время как можно чаще, иначе у меня совсем испортится характер, и ты об этом пожалеешь первым. Пусть это будет приятым дополнением.

Тем же вечером ко мне в кабинет зашел уже совсем не маленький Саша.

— Вы поссорились с мамой? — Наследник, почти уже догнавший меня статями, плюхнулся на стул и утянул со стола лежавший на тарелке последний кусок пряника. В свои шестнадцать сын переживал период бурного роста и казалось, был голоден постоянно.

— С чего ты взял? — Оторвавшись от альбома с эскизами, я поднял взгляд на сына.

— Очень уж она задумчивая сегодня, — прожевав кусок сладости ответил Саша. Проинспектировав заварничек, стоящий чуть в стороне и обнаружив, что тот пустой, он поморщился, встал, подошел к маленькому кабинетному бару и налил себе воды. — Обычно это бывает, когда вы ссоритесь.

— Нет, ты знаешь, — я задумчиво откинулся на спинку кресла. — Скорее наоборот.

— Помирились?

— Можно и так сказать, — обтекаемо ответил я, не желая вдаваться в подробности наших с Александрой взаимоотношений.

— Что это у тебя такое интересное? — Удовлетворившись моим ответом насчет императрицы, сын тут же переключился на другую тему. Он обошел массивный рабочий стол по кругу и встал рядом. — Эскизы банкнот?

— Да, — я кивнул, — в данном случае — юбилейные коллекционные десятки.

Форма, размер и вид ассигнаций в империи менялась не один раз. Сами бумажки постепенно уменьшались в размерах, на них появлялись всякие защитные знаки, изменялась сама стилистика, но цвет банкнот был традиционно неизменен. Десятку в конце концов не просто так называли «червонцем», она традиционно печаталась красного цвета, отсюда и прозвище.