Но терпение, упорство и скрещивание… Двухфунтовые безволосые кошки, гибкие, как хорьки, невероятно изящные, на длинных тонких лапах, с зубами-иглами, огромными ушами и глазами, как ярчайший янтарь. Это лишь одна из экзотических пород, за которые на кошачьем рынке платят умопомрачительную цену. Кошки-летяги и кошки-крыланы. Кот – голубой электрик, от которого исходит слабый запах озона. Водный кот с перепончатыми лапами (он выныривает с красногорлым лососем в зубах). Изящные, худые, легкокостные болотные кошки с огромными плоскими лапами – они с невероятной стремительностью способны скользить по зыбучему песку и илу… Крошечные лемурные кошки с огромными глазами. Ало-оранжево-зеленый кот с чешуйчатой кожей, длинной жилистой шеей и ядовитыми клыками – его яд сродни тому, что вырабатывает голубо-кольчатый осьминог: два шага и валитесь навзничь, через час вы труп. Скунсовые кошки, распыляющие смертельную взвесь, способную убить за считанные секунды, – как когти в сердце… и кошки с ядовитыми когтями, выбрасывающими яд из большой гланды в центре лапы.

И есть еще мои кошки, поглощенные ритуалом, которому тысячи лет: они безмятежно вылизываются после еды. По практичности своей они предпочитают, чтобы еду им приносили другие… во всяком случае, некоторые. Существует, наверное, раскол между теми, кто принял одомашнивание, и теми, кто нет.

С усталым вздохом назад в настоящее. Экзотических, прекрасных животных становится все меньше и меньше. Безволосая мексиканская кошка уже вымерла. Мелкие трехфунтовые дикие кошки, которых легко приручить, встречаются все реже, живут все дальше – горестные потерянные души, они все ждут человеческой руки, которая никогда не придет, хрупкие и печальные, как кораблик из палых листьев, запущенный ребенком в парковом пруду. Или фосфоресцирующие летучие мыши, вылетающие раз в семь лет, чтобы напоить воздух невероятным буйством ароматов… мелодичные, дальние крики крылокланов и шерстокрылов… дождевые леса Борнео и Южной Америки исчезают… чтобы уступить место чему?

Летний лагерь в Лос-Аламос, где позднее изготовили атомную бомбу и тут же сбросили ее на «желтую угрозу». Мальчики сидят на стволах и валунах, жуют какую-то снедь. У подножия холма ручей. Вожатый – южанин с лицом политикана. Он рассказывал нам у костра байки, отобранные из хлама Сакса Ромера [1] : Восток – зло, Запад – добро.

Внезапно в круг впрыгнул барсук – не знаю, зачем он это сделал, – просто прыгнул. Игривый, дружелюбный и неопытный, как индейцы-ацтеки, которые принесли испанцам фрукты, а им за это отрубили руки. Вожатый бросился к рюкзаку, вытащил кольт сорок пятого калибра и начал палить по барсуку, с каждым выстрелом мажа на шесть футов. Наконец он прицелился на три дюйма от бока барсука и спустил курок. На сей раз барсук покатился по склону в ручей. Я еще вижу пораженного зверька, его печальную, уменьшающуюся мордочку, как он катится по склону, истекает кровью, умирает.

– Когда видите зверя, его надо убить, верно? Он же мог укусить кого-то из мальчиков.

Барсук хотел только повозиться и поиграть, а получил пулю из сорок пятого правительственного выпуска. Только вдумайтесь. Вчувствуйтесь. И спросите себя, чья жизнь ценнее? Барсука или этого злобного белого отребья?

Как говорит Брайон Джайсин: «Человек – это неудавшийся зверь!»

Очерк по телику про йети. Вроде в северо-западных Аллеганах кто-то видел и следы, и его самого. Интервью с местными жителями. Вот трехсотфунтовая тетка-снобка:

– Что, на ваш взгляд, следует сделать с этими существами, если их найдут?

На ее безобразное лицо ложится темная тень, глаза горят убежденностью:

– Перебить всех до единого! Они могут кого-нибудь поранить!

Когда мне было четыре года, у меня было видение в Форест-парке, в Сент-Луисе. Мой брат шел впереди с духовым ружьем. Я тащился сзади и увидел маленького зеленого оленя ростом, наверное, с кошку. Увидел в предвечернем солнце ясно и отчетливо, словно бы через телескоп.

Когда я позднее изучал антропологию в Гарварде, то узнал, что это было видение тотемного животного, и понял, что никогда не смогу убить оленя. А еще позднее в ходе киноэкспериментов с Энтони Бэлчем в Лондоне я начал различать странное марево, в котором парил зеленый олень, – так бывает с неподвижным объектом, когда пленку крутят на замедленной скорости. Старый трюк фотографов.

Еще видение приблизительно из тех же лет: лежу без сна на рассвете в мансарде и вижу, как в моем домике из кубиков играют серые человечки. Они двигаются очень быстро, как в ускоренном фильме 1920 года… ф-рр!.. и все пропали. Только пустой домик в сером предутреннем свете. В этом эпизоде неподвижен я – застывший свидетель.

И это марево, эту магическую среду стирают бульдозеры. Нет больше зеленых олешек в Форест-парке. Ангелы покидают альковы повсюду, среда, в которой могут существовать единороги, йети и зеленые олени, истончается, как дождевые леса и твари земные, которые в них живут и дышат. По мере того, как валятся деревья, чтобы уступить место мотелям, «хилтонам» и «макдоналдсам», умирает сама магическая вселенная.

В 1982 году я поселился в каменном фермерском доме в пяти милях от Лоуренса. Дом осовременили, оснастив ванной, газовым обогревателем и кондиционером. Современно и удобно. Была долгая, холодная зима. Когда наступила весна, я иногда улавливал мельком серую кошачью тень и начал выставлять еду, которая исчезала, но я так и не смог подобраться к серому зверьку.

Впервые я ясно увидел Руски некоторое время спустя. Я возвращался с Биллом Ричем из амбара, куда мы ходили пострелять, и Билл указал куда-то.

– Смотри, совсем молодой кот.

Гибкая, серая, но показавшаяся почти пурпурной тень метнулась с задней веранды. Ему было месяцев шесть, серо-голубой кот с зелеными глазами… Руски.

Был апрельский вечер, незадолго до темноты. Я вышел на заднюю веранду. На дальнем ее конце сидел первый серый кот, а рядом с ним – большой белый, которого я никогда не видел раньше. Так вот, белый кот подошел ко мне, стал тереться о стол – медленно, нерешительно. Наконец он перевернулся на спину у моих ног, замурчал. Очевидно, серый привел его, чтобы завязать знакомство.