Напуганная горничная Рябининых, подобострастные подчинённые на работе, забитая дура-жена — это мелко, пошло. И уже неинтересно. Такой образ жизни начал жать Антону Сергеевичу Кравцу, как жмёт узкий в плечах пиджак.

То, что Антон делал сейчас, мало отличалось от его круга обязанностей при Литвинове. Ну разве что тем, что при Литвинове он состоял официально, а при новом Хозяине (Кравец звал его про себя Хозяином) ему отводили роль в тени, что до определённого момента времени Антона устраивало, но только до определённого. Сейчас он считал, что время выйти из тени пришло. Но Хозяин медлил. Кормил его завтраками. Облажавшийся по всем статьям Юра Рябинин сидел в Совете, прочно примостив свою широкую задницу в мягкое кресло — корни уже, наверно, пустил, не оторвать, а он, Антон, который по сути всё дело и спас, прозябал на задворках, находя утешение в унижении горничных, и, похоже, никто никуда его двигать дальше не собирался. Никаких подвижек в его карьере не намечалось, и в Совете, куда метил Антон, по-прежнему сидел недоумок Богданов, невесть как занявший место Литвинова. Осознавать сей факт было неприятно, но это было полбеды. По-настоящему Антона тревожило другое.

Кравец задницей чувствовал, что его кинут. Если только кинут, а не больше… Его и так готовили на роль овечки на заклание — убийство Савельева ведь требовалось на кого-то повесить, — но Антон в рубашке родился, не иначе, и сначала судьба великодушно подсунула ему Вадика Полынина, а потом ещё и сделала так, чтобы Савельев не остался лежать и остывать на платформе, а свалился вниз, и потому числился сейчас без вести пропавшим. Что тоже играло на руку Кравцу. Не убит же — пропал без вести, значит, и собак за его смерть пока вешать ни на кого не надо. И у него, Антона, есть ещё месяц, чтобы подумать.

Антон подошёл к столику, налил себе в стакан воды, медленно с удовольствием выпил. Дел на сегодня у него больше не было, он собирался отпустить эту дурёху, вернуться домой, поужинать и запереться в своём кабинете. И ещё раз не спеша и внимательно разложить все свои карты, покрутить что к чему.

Увы, козырей было немного, да и были ли они козырями — вот в чём вопрос. Антон пока не до конца понимал. Маленькая пластиковая фотокарточка дочери Савельева, найденная им на нижней платформе Северной станции, и невнятная информация от ныне покойного Вадика Полынина — о секретной АЭС где-то в недрах Башни, о которой судя по всему сейчас кроме Руфимова и горстки людей никто не знает. И Хозяин не знает. И это правильно. А он, Антон, пока помолчит. Попридержит эту информацию. До лучших времён…

Антон покосился на застывшую в напряжённой позе обнажённую девушку. Хороша девка, очень хороша. И не просто хороша, но и полезна. Свой человек в доме Рябинина — это уже неплохо, такое всегда может пригодиться. Всё-таки крупно ему повезло тогда, когда она налетела на него в коридоре, и этот шанс Антон не пропустил, использовал. Одного везения мало — важно ещё и уцепиться, раскрутить до конца, выжать всё из слепого случая. Тут он хорошо сработал. Хорошо бы не слажать и в остальном. Хорошо бы…

— Встань! — проговорил он. От пришедшей в голову идеи по телу пробежала лёгкая судорога и внизу живота потеплело, напряглось. — Подойди ко мне…

Лена покорно приблизилась. Антон отставил стакан, с удовольствием оглядел ладную девичью фигурку, находящуюся сейчас полностью, целиком в его власти…

И тут в дверь постучали.

Антон выругался. Эта небольшая квартирка на триста сорок восьмом уровне, которую он использовал для разрядок с такими вот Леночками и ещё иногда для встреч с теми, связь с кем требовалось скрывать от его обычного окружения, была мало кому известна. Точнее, почти никому.

— Одевайся, дура, — грубо бросил он девушке, вздрогнувшей от неожиданности, вышел в коридор, прикрыв за собой дверь, и напоследок добавил: — Сиди тихо, не высовывайся.

Этот неожиданный стук мог значить одно из двух. Или всё очень плохо, настолько плохо, что Антон даже думать не хотел об этом. Или же, напротив, вмешался тот самый случай, который надо схватить обеими руками и использовать на полную катушку. И его хваленая чуйка ему подсказывала, что это как раз второй вариант. Неожиданный шанс, который при должном умении способен обеспечить ему победу — место в Совете или по крайней мере жизнь, что тоже немало.

Глазка тут не было, и Антон не без внутренней дрожи взялся за ручку и распахнул дверь, приготовившись к любой неожиданности.

***

Если бы не крайняя нужда и обстоятельства, Кравец никогда бы не имел дел с человеком, который сейчас сидел перед ним на диване в гостиной, щуря и без того узкие глаза на плоском как тарелка лице. Антону нравились психологические поединки, витиеватые беседы, в процессе которых можно было нащупать слабые места соперника, просчитать способы воздействия. А тут — Антон слегка покосился на туповатое и злобное лицо собеседника — какие слабые места, тут и мозгов-то нет, всё на инстинктах. Но на чертовски развитых инстинктах, отточенных непростой жизнью на самых нижних ярусах. И вот этих нечеловеческих инстинктов Антон всегда опасался, понимал, что тут ловкие психологические штучки не подействуют. Против лома нет приёма, вспомнилась ему какая-то старая поговорка.

Антон медленно прошёлся из одного угла комнаты в другой, засунув руки в карманы халата. Пожалел, что гость застал его в таком виде, можно сказать почти без штанов — из-под халата видны были худые, голые ноги. Антон заметил, как в узких глазах, почти потерявшихся в припухших веках, мелькнуло и тут же погасло что-то похожее на насмешку. Непроницаемое восточное спокойствие, замешанное на хитрости и жестокости, невозмутимое плоское лицо с приплюснутым, словно обрубленным носом — у этого парня даже кличка была подходящая, навевающая мысли о бесконечных степях и кочевых племенах, ордах, сметающих всё на своем пути. Татарин.