Двумя днями позже, 29 июля, Алессандро Паллантьери, губернатор и главный судья Рима – и сам отъявленный мерзавец, – послал разъездного судью с письмом-патентом. У его посланца, commissario, были «право вызова в суд, проведения следствия, право судебной пытки, конфискации имущества, право заточения под стражу и так далее» 82 . Согласно письму-патенту, для более эффективного судебного преследования данного случая женоубийства и братоубийства, судье надлежит конфисковать имущество Савелли. Насколько мы можем судить, лишь спустя неделю представитель следствия, выдающийся законник, Франческо Кольтелло, начнет допрашивать очевидцев. С 5 по 9 августа он слушал показания свидетелей, сначала в Кретоне, а потом и в двух окрестных деревнях. Насколько нам известно, он, вопреки тексту патента, никого не задерживал и не пытал. Должно быть, жителям Кретоне его приезд дал повод заново разобраться со своими мыслями и чувствами по отношению к происшествию в замке; однако этот процесс нелегко проследить по источникам.

Из всех свидетельств самым интересным было последнее, оно принадлежало старшей горничной Силеи. Она перебралась жить в другую деревню, Сабеллико, то ли чтобы смягчить боль от пережитой трагедии, то ли чтобы уклониться от участия в расследовании, то ли чтобы выхаживать больных болотной лихорадкой. Когда вечером 8 августа Силею допрашивали в суде, у нее как раз начиналась лихорадка, из-за чего ее показания звучат туманно. Она не могла точно назвать второго убийцу. «„С синьором был Джакобо“. А потом она сказала: „Там был Стефано“» 83 . Поскольку жар становился сильнее и она все больше бредила, судья остановил допрос, но потоки ее слов все журчали, как ручей, не умолкая:

Даже в бреду человек может хитрить. Возможно, стремление Силеи осудить Витторию и оправдать действия ее мужа были попыткой обелить себя. Если предположить, что Джованни-Баттиста подозревал ее в потворстве госпоже, пассивном, а то и того хуже, тогда она могла использовать судью как рупор, надеясь, что в один прекрасный день ее прежний господин услышит это вкрадчивое изъявление благонадежности. На следующий день суд вновь собрался. На этот раз, хотя Силея все еще не вполне оправилась, ее речь звучала вполне логично:

Далее Силея дает ценнейшие показания. Без ее истории это повествование было бы куда беднее подробностями.

После свидетельства Силеи следы событий теряются. К тому времени, когда она дает показания, накал страстей заметно угас. Снятие покрова странного молчания, раскрытие тайны, осмотрительное признание Лудовико свершившегося и погребение мертвых освободило Кретоне из его подвешенного, неопределенного состояния. Прибытие судейских, вероятно, дало начало последующим событиям: Савелли будут тихо интриговать, чтобы вернуть себе Кретоне. Со своим высокомерием знать почти всегда выигрывала, и Савелли тоже рано или поздно добьются своего: Кретоне вновь будет им принадлежать, пока, десятилетия спустя, его не купят выскочки Боргезе. Судя по судебным документам, нет никаких оснований предполагать, что это дело получило дальнейшее развитие; все упоминания о нем исчезают. Не осталось следов ни приговора, ни помилования 86 . Джованни-Баттиста, если верить генеалогиям XIX века, жил и дальше, вновь обзавелся женой, предположительно ему безупречно верной, у них родились дети. Вполне возможно, что он женился на девушке ниже его по положению, поскольку генеалоги не упоминают ни ее имени, ни имен их общих детей 87 . Однако к 1569 году Джованни-Баттисты уже не было в живых. Потомство от обеих жен, как и Кретоне, были переданы под опеку некого Камилло Савелли, а вскоре Камилло получил и сам титул 88 . Маленькая Элена дожила до 1573 года. Когда она умерла, ей было всего около двенадцати лет.

Я впервые посетил Кретоне весной 1999 года. Я оказался неподалеку, чтобы обследовать другую деревню, о которой шла речь в моей книге, где я и дощелкал свою последнюю пленку. Дело было после обеда, священное время сиесты. Я тщетно рыскал по окрестностям Паломбары в поисках новой пленки для фотоаппарата и потом спустился к Кретоне, где мне хотелось взглянуть на замок, место гибели Виттории и Трояно. Я знал, что замок еще стоит, поскольку один ученый приятель сказал мне, будто он принадлежит кузену его подруги детства, который вроде как реставрирует его. Так все и было. Мы с женой увидели там рабочих. Я спросил их, показывая на наполовину выступающую башню, сохранилась ли в ней лестница, и объяснил, почему мне это интересно. Они направили меня к архитектору, руководившему реконструкцией. Его позабавила кровавая история из прошлых времен – «Ох уж эти стародавние господа!» – и он предложил провести нас по замку. Сквозь тучи пыли от штукатурки и щебня мы обошли башню, проклиная отсутствие пленки и в меру сил пытаясь разобраться, где же была роковая комната. Но тщетно.

Год спустя мы вернулись в Рим. На этот раз мы связались с подругой моего приятеля, доктором Фьорой Беллини, хранительницей в замке Святого Ангела и специалистом по искусству барокко. Она очень помогла нам, раскопала кое-какие чертежи начала XX века, использовавшиеся при недавней реставрации, договорилась с тем кузеном и разыскала главного архитектора, Джорджо Тарквини, руководившего реставрацией. Через несколько дней синьор Тарквини, согласно нашей договоренности, приехал из Браччано, чтобы встретиться с нами в замке, где, как мы впоследствии узнали, у него была маленькая квартирка. Он с сочувствием отнесся к нашим разысканиям и провел нас по зданию, указывая множество примет того, как оно менялось со временем. Мы побывали почти всюду, начиная со сводчатых погребов нижнего яруса и заканчивая западной террасой наверху, где когда-то лазил по удобной крыше Трояно. Но, как мы поняли позже, по иронии судьбы лишь наша взрослая дочь случайно попала в потерянную комнату, где погибли влюбленные, ныне экстравагантную ванную-туалет, совмещенную со спальней. Там, в замке, мы вчетвером придумали с полдюжины разных решений загадки, но каждая из них разбилась о несокрушимые рифы архитектуры здания.